Пристанище пилигримов

Мне жутко захотелось вознестись над собственным прахом и материальным миром, потому что я устал жрать, срать, трахаться, спать, смотреть какие-то дурацкие фильмы, слушать какие-то странные звуки, которые называются музыкой; я устал общаться с людьми, которым нет до меня никакого интереса и на которых мне самому плевать; мне надоело признаваться в любви женщинам, от которых мне ничего не надо, кроме секса, да и секса по большому счёту уже не надо.

Но больше всего мне надоело вкалывать за кусок хлеба, даже без масла и красной икры, — это было самое большое унижение, которое я мог себе представить. «Почему два процента людей имеют все ништяки этого мира, — думал я, умирая от тоски на работе, — а мы должны за гроши на них горбатиться? Только потому, что они оказались ближе к кормушке, чем все остальные? Нет, всё-таки социализм был прекрасной идеей, но люди способны изговнять всё: не только учение Маркса и Энгельса, но и учение Христа превратили в инструмент для зарабатывания денег и закабаления масс. Человечество обречено: оно никогда не построит коммунизм, никогда не освоит Марс, и эра милосердия никогда не наступит, потому что в нас всё — от лукавого, потому что люди — это самое страшное зло на планете, и она их когда-нибудь перемелет, пережуёт и выдавит из себя как мясорубка. Мне стыдно за всё человечество. Мне стыдно, что я человек».

— О-о-о-о, я гляжу, ты влип, как тот очкарик, — заключил Дёма и добавил назидательным тоном: — Ты чё, братишка?! Ни одна тёлка этого не стоит! Ты что-то там себе напридумывал, а на самом деле всё гораздо проще… Это не та девушка, которую можно любить… Это не та девушка, которая может любить… Врубаешься? Извини, что так категорично, но я её вот с таких помню… — И он отмерил ладошкой от пола чуть меньше метра.

Я бросил букет ей под дверь и пошёл на выход: я уже не мог смотреть на эту гнусную рожу, — ещё мгновение и я вобью его башку в стену, меня сам Бог потом не остановит.

— Слышь, братишка… — Эта категория людей называет тебя «братишкой» только тогда, когда им что-то от тебя надо.

Я всё-таки обернулся: хотелось просто проверить своё знание жизни.

— Что?

— Не в службу, а в дружбу… — Я смотрел на него насмешливым взглядом. — … займи червонец… а лучше два… При встрече отдам…

— При какой встрече? Я больше сюда не приду.

— Понимаешь, ночь уже подкрадывается… за горло берёт… а вариантов никаких… Кризис жанра… Одолжи хотя бы пятак… Ну ты же понимаешь меня!

Он аж весь в струнку вытянулся, и мелким бисером покрылся лоб, и мерзкая улыбочка облезла с его наглой физиономии, и наглости не осталось ни на грош, — действительно, «кризис жанра».

— Иди сюда, — сказал я, чуть шевельнув губами.

— Что?

— Сюда иди! — сказал я довольно резко, на повышенном тоне.

— Зачем?

— Не бзди — не трону.

Он начал медленно пересчитывать ступеньки пролёта. Мне даже стало смешно и вспомнилась цитата из великого произведения Киплинга: «Вы меня хорошо слышите, бандерлоги?» Дёма спустился ко мне на лестничную площадку, слегка обомлевший, — струйка пота катилась у него по щеке, а в глазах затаилась плебейская ненависть… Да, в тот момент я был его хозяином: у меня было то, что ему было нужно больше жизни, — у меня был грев.

— Скажи, Дёма… — произнёс я, положив на его чело довольно дружелюбный взгляд. — Сколько тебе нужно денег, чтобы нажраться сегодня в уматину?

— А Вы с какой целью интересуетесь, гражданин начальник? — спросил он, криво ухмыльнувшись.

— Хочу тебя сегодня осчастливить, дружок.

В его глазах тут же забегали цифры, как на счётчике в такси…

— Тридцать шесть рубасов, — ответил он. — В аккурат у Манучихи три пол-литра возьму. Она нормальную крутит. Вон, уже очередь у окошка стоит… Колдыри со всей округи собираются.

— А что, её менты не трогают?

— Ты о чём..?! У неё менты на зарплате сидят! Валера тут начал орать по этому поводу… Мол, какого хуя она народ травит?! Куда милиция смотрит?! Ну, культурно так постучался к ней в окошко, что оно треснуло. Правду хотел отыскать в этих ебенях. Приехали менты на жёлтом луноходе, завернули ему ласты, да так что он через голову три раза перевернулся, и отвезли его в буйное… А что с него взять? Он же дурачок.

Я достал из кармана пачку денег (там было рублей триста) и отслюнявил ему полтинник.

— На… Нажрись сегодня за нас двоих… Тебе завтра ещё на пивко хватит.

— Огромный респект и уважуха! — радостно воскликнул он, и купюра тут же исчезла в его потной ладошке; он смотрел на меня как преданный пёс и только хвостиком не вилял.

— У меня к тебе будет маленькая просьба, — ласково промурлыкал я, состроив самую добродушную на свете физиономию.

— Ага… От души, бля… — ответил он, приложив руку к сердцу.

— Увидишь Таньку — пожелай ей огромного счастья… И попроси, чтобы она мне больше никогда не звонила и забыла дорогу на Матросова. Хорошо?

Он кивнул головой. Я протянул руку, и он сунул мне свою вялую влажную ладонь — я крепко её сжал, да так что затрещали его тонкие пальчики.

— Ты всё запомнил? — спросил я, не отпуская его руку.

— Да, — сдавленным голосом ответил Дёма.