Приступить к ликвидации

"Купца" ждали в сарае. Сарай и квартира были приведены в порядок, и со стороны никто бы не увидел, что несколько часов назад здесь проходил обыск. Никитин, скрипя сапогами, мерил сарай по диагонали, насвистывая какой-то тягучий мотив.

- Коль, не мечись, как маятник, в глазах мелькает, - попросил Игорь.

- А ты глаза закрой, - мрачно посоветовал Никитин, но все же сел. - Я бы, Игорь, того Суморова без суда к стенке.

- Я бы тоже, Коля, но закон.

- Закон, закон. Объявить бы таких, как он, вне закона. Когда "купцы" придут?

- Через полчаса.

И потянулись долгие полчаса в холодном сарае, набитом продуктами.

Ленинградские коллеги молчали, Никитин рассматривал головки сапог, а Игорь вспоминал, кто же написал стихи:

А над Невой посольства полумира,

Адмиралтейство, Мойка, тишина.

Он совсем перестал читать, и это угнетало его. Приедет Инна, вокруг нее будут крутиться начитанные, остроумные ребята, а он - пень пнем. Последнюю книгу, без начала и конца, читал в засаде в Марьиной роще. Пытался хотя бы приблизительно определить автора и не смог.

До чего же медленно ползет стрелка по циферблату. Может, у них в Ленинграде особое, замороженное время? Должны приехать в одиннадцать тридцать. А вдруг опоздают? Сиди в этом леднике, как скоропортящийся продукт.

Полуторка въехала ровно в одиннадцать тридцать. В кузове сидели два мрачных грузчика в ватниках. Из кабины вылез человек, совершенно не вяжущийся обликом с блокадным городом. Был он высок, в круглой бобровой шапке, в тяжелом пальто, с таким же шалевым воротником, в руке тяжелая трость с серебряным набалдашником.

- Вот это да, - удивленно сказал Никитин, - смотри, Игорь, прямо артист.

Человек вышел, огляделся, постучал тростью в окно. За стеклом появилось кивающее лицо Суморова.

Человек махнул тростью, и полуторка подъехала к сараю.

- Ну, - свистящим шепотом произнес Никитин, - держитесь, гады!

Барского обличия мужчина подошел к сараю, достал ключ, открыл замок.

- Давай, - скомандовал он грузчикам.

Никитин заранее выбрал себе покрепче, мордастого, краснорожего.

Грузчики вступили в полумрак сарая.

- Руки, - тихо, не повышая голоса, сказал Муравьев, - быстренько.

Он повел стволом пистолета.

Один из грузчиков послушно поднял руки, мордастый напрягся для прыжка и выдернул из-за голенища финку.

Всю ненависть к этому откормленному ворью, жиреющему на чужом горе, вложил Никитин в удар. Мордастый сделал горлом икающий звук и покатился по полу, выплевывая зубы и кровь, финка воткнулась в доски и задрожала, как камертон. Оперативники навалились на него, щелкнули наручники. Человек в бобрах, услышав шум в сарае, побежал к машине, тяжело, по-стариковски выбрасывая ноги в лакированных ботинках с гетрами. У кабины его ждали Трефилов и Данилов.

- Нехорошо, Шаримевский, - Трефилов поднял пистолет, - вы же мошенник, а связались с бандитами.

- Ах, гражданин начальник, - Шаримевский никак не мог отдышаться, какие бандиты? Бог с вами. Торгую продуктами.

- Мы к вас сейчас в гости на Лиговку поедем, правда, незванный гость...

- Вы всегда приятный гость, гражданин начальник.

- Ну, коли так, поехали.

ДАНИЛОВ

Две комнаты в квартире Шаримевского были заставлены картинами, дорогими вазами, даже две одинаковые фигуры Вольтера словно стражники стояли по обеим сторонам дверей.

- Вы, Михаил Михайлович, - устало спросил Трефилов, - деньги, оружие и ценности сами сдадите?

- Зачтется?

- Как всегда.

- Оружия не держу, а деньги и камушки в печке-голландке. Вы это в протоколе отметьте.

- Обязательно. Мы пока протокол обыска писать будем, а вы с товарищем из Москвы побеседуйте. Специально из столицы ехал на вас посмотреть.

- Гражданин начальник, я даю чистосердечное признание под протокол. Получаю свою 107-ю и еду в края далекие.

- Пойдемте, - сказал Данилов.

Они вышли на кухню, единственное место в квартире, не заставленное краденым.

К столу сел Муравьев с бланком протокола, Шаримевский устроился на стуле, Данилов прислонился к подоконнику. Он посмотрел в окно и увидел ребятишек, бегающих на коньках по льду обводного канала.

Нет, война не может остановить течения жизни. Осложнить может, а остановить - никогда.

- Михаил Михайлович, - начал Данилов, - я начальник ОББ МУРа.

- Ого, - Шаримевский с уважением посмотрел на Данилова.

- Это ваше письмо? - Данилов вынул из планшета письмо, найденное на даче Розанова.

- Отказываться нет смысла, вы же все равно проведете экспертизу?

- Конечно. Наши графологи умеют работать.

Шаримевский достал массивный золотой портсигар с алмазной монограммой, вынул папиросу, закурил.

- Я буду лапидарен. Кратким буду. Пишите.

Он затянулся глубоко и начал:

- Ничего общего с бандой не имею. Розанова знаю. Он был подпольным адвокатом. Защищал уголовников, брал и давал кое-кому взятки. В Ленинград он наведывался часто. Особенно в скаковые дни. Любил рискнуть. Его клиенты, бежавшие из лагеря, находили у него приют и материальную поддержку. Он им помогал, они ему награбленное сбрасывали. Из коллегии его поперли. Но он дела крутить продолжал. До войны у него Лапшин прятался.

- Из банды Пирогова, - перебил Данилов, - левша?