Присутствие необычайного

Он по-пьяному чувствовал себя сейчас и смелым, и находчивым… Лишь позднее, по дороге домой, Уланов морщился и покряхтывал от стыда: какую пошлую чушь он нес! Но сейчас он был искренним: сама загадочная женственность явилась как будто к нему в облике этого существа в ангельском облачении, быстро и ловко двигавшегося, словно бы исполнявшего ритуальный обряд. Смугло-розоватые руки непрестанно что-то делали; разноцветно поблескивало в пальцах стекло, с легким стуком падали на дно бокалов скользкие льдинки; женщина мимоходом взглядывала в зеркало, полное отраженных Огней, что-то весело отвечала официанткам, кивала издали знакомым и улыбалась, улыбалась, улыбалась своими полными губами. Небольшие острые груди чуть шевелились под тканью, и красное пятнышко от вина, немного пониже грудей, гипнотически привлекало к себе внимание. Уланову помстилось, что именно эта женщина была когда-то обещана ему.

— Где же вы меня видели? — спросила Мариам смеясь.

— Вы спустились тогда с неба. Вы летели на комете, на огненной комете, а ее хвост был перевит лентами, — сказал Уланов.

И обернулся на чей-то срывающийся, отчаянный голос:

— Принимай товар, Марошка!

К стойке, тяжело возя сапогами, держа на животе ящик с бутылками, приближался щуплый человечек в грязном белом халате; его лицо побагровело от натуги.

— Сейчас, сейчас, дядя Егор.

Буфетчица метнулась на другой конец стойки, подняла там крышку над входом и отвела дверку. Грузчик, опуская свою ношу на пол, едва не выронил ее в последнее; мгновение, и в ящике зазвенела стекло.

— Разговелся уже, — сказала Мариам. — Нельзя тебе, дядя Егор!

— Нету мне от баб спасения… — грузчик часто, спазматически дышал. — Дома — жена, тут ты, Марошка… Между прочим, я пью исключительно для тонуса.

Она взглядом привычно пересчитала бутылки, потом подписала накладную. А к стойке одновременно подошли три официантки с чеками. И пока буфетчица отмеривала каждой соответственную дозу, у них завязался быстрый, полушепотный разговор; к Уланову доносилось!

— Нинке рожать скоро.

— Какой из Володьки муж? Ему три года еще учиться.

— Дуреха беззаветная.

— А все лучше, чем никого.

Что-то совсем негромко сказала буфетчица, и все трое чистосердечно, со вкусом рассмеялись, как смеются, услышав непристойный анекдот. Они унеслись с налитыми графинчиками, и на стойку тяжело, обеими руками оперся тучный, совершенно лысый мужчина, по всей видимости, завсегдатай.

— Царица Тамара, ваше величество! — дьяконским басом возгласил он. — Не откажите своему верноподданному — сто пятьдесят «Енисели».

— Давно не видели вас, Виктор Дмитриевич! Изменяете нам, — с любезным укором отозвалась Мариам.

Это действительно был актер, и довольно известный. Уланов узнал его и почувствовал ревнивую досаду.

В зале было уже полным-полно «гостей», и к буфету поминутно кто-нибудь подходил. Мариам хлопотала, принимая чеки, наполняя посуду, с кем-то здоровалась, заговаривала, отшучивалась, ее слегка впалые щеки зарозовели, и все в ней, в этом непрестанном движении, в игре улыбок, во вспыхивающем смешливом блеске больших темных глаз, словно бы говорило: видите, как славно у нас, как весело, какие мы здесь все добрые и приятные друг другу! И она совсем как будто позабыла об Уланове, оттесненном на крайний конец стойки.

Загнусавил саксофон, оркестр заиграл что-то прыгающее, и на небольшом свободном пространстве появились танцующие пары. Был притушен свет, а под потолком завертелся шар, оклеенный стеклянными бликующими осколками, и в полумраке закружил, запестрел желтый снегопад. Сразу сделалось особенно шумно от шарканья, от топота, от громкого говора, от хмельных вскриков — люди в этой желтой призрачной метели под металлическое клацанье тарелок в оркестре словно бы тузили на расстоянии друг друга, изгибаясь и выворачивая ноги, потом схватывались друг с другом. Наступил тот час ресторанного возбуждения, что похож на временную потерю рассудка, размышлял Уланов. Он был уязвлен невниманием буфетчицы — уязвлен по-пьяному, преувеличенно и ревниво.

«Что такое этот танец — эти бессмысленные телодвижения, — досадливо вопрошал он, — выброс пьяной энергии или короткое счастье ощутить себя свободным от всех запретов — от необходимости соблюдать приличия, повязывать воротничок галстуком, переходить улицу на перекрестках… Или, что вернее, это возвращение к животному началу, лишь приглушенному в человеке… Что такое танец вообще?.. Не условная красивость поз так называемой балетной классики, а танец, который танцуют все, — на праздниках, на свадьбах, даже на поминках… и такое бывает. Танец? — это как недолгое безумие, необходимое, может быть, и самому разумному…»

Когда оркестр замолкал на минуту-другую и музыканты давали себе передышку, люди не уходили с площадки. Они пританцовывали, притоптывали, требовательно били в ладони, а их глаза были блаженно пустыми.

Актер пил у стойки, пил много и задремывал, голова его поникала, кожа под подбородком отвисала мешком, он покачивался, просыпался. И, очнувшись, начинал декламировать: