Присутствие необычайного

Как часто в последнее время он сталкивался с тем, что казалось явным человеческим заблуждением, а может быть, просто он стал прозорливым! Люди — многие — упрямо не желали видеть того, что способно бы сделать их жизнь действительно разумной и легкой. А потом сетовали, поступали наперекор своей же выгоде, злобствовали в неудачах, ожесточались… Словом, против ожидания, все вокруг при ближайшем знакомстве отличалось от того, каким виделось, когда он ехал сюда, в столицу, и на душе громко пела надежда, а в мыслях царила полная ясность: белое было белым, черное — черным…

Хлебников стоял тогда в коридорчике вагона, не отрываясь от окна; приближался с курьерской скоростью необыкновенный город, и частые полустанки с их приподнятыми дощатыми перронами, с цветочными клумбами, с газетными киосками, с полосатыми шлагбаумами относило назад, как ураганным ветром. А на изгибах железнодорожного пути открывалось по гигантской дуге горизонта, подобно осуществленной мечте, великое скопление белых башен, дворцов, куполов, окутанное солнечным маревом. Блистая молниями оконных стекол, с оглушающим грозоподобным громом проносились мимо встречные электрички. И к доброму удивлению набравшихся из купе пассажиров, Александр смеялся от удовольствия. Глядя на него, смеялись и пассажиры, зараженные искренностью его воодушевления.

Что-то близкое к отрезвлению началось у Александра уже с первого дня его гостевания в семействе Катерины — не понравился ему Роберт Юльевич, весь их уклад вызывал протест. Затем последовали разные, часто противоречивые впечатления. В цехе завода Александр встретил в общем-то славных ребят, но у многих имелось какое-либо свое неустройство — житейское: у одного вконец испортились отношения с мастером — парень собрался увольняться; другой ушел из отцовского дома после того, как там поселилась мачеха; у третьего разладилась семейная жизнь — жена разлюбила — что тут можно поправить?! У четвертого все, казалось, было в норме: и по работе числился в передовиках, и значок «ГТО» первой ступени, и в самодеятельности участвовал, играл на гитаре, но ни с того ни с сего — чего ему не хватало? — впадал порой в мрачность, сторонился товарищей, начинал выпивать… А его, Александра Хлебникова, невесть отчего все это беспокоило больше, чем было бы нормально, мешало жить ему самому. На иной сторонний, здравый взгляд его постоянный непокой по поводу вещей и обстоятельств, прямо его не касавшихся, тоже мог бы представиться исключением из обычных житейских порядков, а значит, каким-то неблагополучием; его непрошеная участливость — почти что болезнью… Он, кстати сказать, и во многом другом не следовал общим правилам: ходил и в морозы с непокрытой головой, не любил валенок, перчаток… Но сам Александр ничего исключительного у себя не замечал, если не считать исключительным его любопытный интерес ко всему окружающему. А густая, огненного оттенка шевелюра надежно защищала его от любой погоды.

— Пусто ему живется, Никифорову. Вот и выдумал свою дурацкую красоту. И держится за нее, как за якорь спасения. Надо же на что-нибудь молиться, — повторил он с улыбкой.

Девушка спросила безразличным голосом:

— Ты верующий, Саша?!

— Я? Ну да, верующий, — ответил он.

— В бога верующий? Ты же комсомолец.

И Александр невпопад вдруг подумал, что его спутница красива. До сих пор это как-то не приходило ему в голову: был товарищ по комсомольской работе, и только, прямой и неуступчивый, сторонник крайних мнений и неизменно — в залатанных джинсах, в запыленных грубых башмаках. А сейчас рядышком шла словно бы другая девушка — в белых сапожках, в белом распахнутом плащике, под которым шелково мерцала голубая кофточка; на щеках было по кружочку румянца, и как из синеватого тумана смотрели большие удлиненные глаза; ветерок бросал на лицо, на гладкий лоб, на глаза волнисто струящиеся волосы.

Хлебников сразу повеселел, глядя на нее.

— Я в тебя верующий, — ответил он.

— Ну, в меня погоди верить, — сказала Лариса.

— Погодить? — простодушно переспросил он.

— Такая скука порой нападает, самой удавиться впору!

— Скука?

— Что ты заладил, как попугай, повторять за мной? Да, скука!.. Мелочами занимаемся — этим Никифоровым и вроде… Полгода уже, как цацкаемся с ним. И все стремимся помогать, ужасно хотим помогать. А он и не нуждается в нашей помощи.

— Ну, это ты зря, еще как нуждается, — запротестовал Александр. — Личность и быт — это, ты знаешь, проблема.

— А надо, чтоб никакого быта не было, — сказала Лариса.

— Загадки загадываешь?

— Родилась я поздно, надо было сорока годами раньше, — сказала она. — Ты про Николая Островского новый фильм смотрел? Кто тогда думал о быте?

— Обстановка требовала — ты что, не понимаешь?

— Уеду я скоро отсюда, — объявила Лариса, — на Усть-Илим уеду или куда… за запахом тайги. — Она чуть покривила в усмешке губы. — Стихи не ах, но что-то в них есть.

— На Усть-Илим, конечно, каждому интересно. А только здесь, ты думаешь, мало работы?

— Во-первых, не каждому — твой Никифоров не поедет и под дулом пистолета. Ненавижу я это все!

— Что все? — спросил Александр.