Притча

— Он? — сказал священник. — Кого ты можешь иметь в виду, кроме Творца всей жизни? Зачем Ему посылать меня сюда с предложением жизни, которую Он уже даровал тебе? Человек, о котором ты говоришь, может, несмотря на свой чин и власть, лишь отнять ее у тебя. Твоя жизнь никогда не принадлежала ему, он не может даровать ее тебе, так как, несмотря на его галуны и звезды, перед Богом он тоже лишь щепотка гнилого и эфемерного праха.

И никто не посылал меня сюда: ни Тот, кто уже дал тебе жизнь, ни другой, который не может дать жизни ни тебе, ни другим. Меня послал сюда долг. Не это, — его рука коснулась вышитого на воротнике крестика, — не мое одеяние, а моя вера в Него; и даже не как Его глашатая, а как человека…

— Француза? — спросил капрал.

— Пусть будет так, — сказал священник. — Да, если угодно, как француза… повелел мне прийти сюда и повелеть тебе — не попросить, не предложить, — повелеть сберечь свою жизнь, которой ты не мог и не сможешь распоряжаться, чтобы спасти другую.

— Спасти другую жизнь? — спросил капрал.

— Жизнь командира твоей дивизии, — сказал священник. — Он погибнет за то, что весь мир, известный ему, — единственный мир, который он знает, потому что этому миру он посвятил свою жизнь, — назовет провалом, а ты умрешь за то, что хотя бы сам назовешь победой.

— Значит, вас послал он, — сказал капрал. — Для шантажа.

— Остерегись, — сказал священник.

— Тогда не говорите мне этого, — сказал капрал. — Говорите ему. Если я могу спасти жизнь Граньона, лишь не делая чего-то, то я уже не могу, да и не мог сделать ничего. Говорите это ему. Я тоже не хочу умирать.

— Остерегись, — сказал священник.

— Я имел в виду не его, — сказал капрал. — Я говорил…

— Я знаю, о ком ты говорил, — сказал священник. — Вот почему я сказал «остерегись». Остерегись Того, над кем ты насмехаешься, приписывая свою гордость смертному Тому, кто принял смерть две тысячи лет назад, чтобы человек никогда, никогда, никогда не имел власти над жизнью и смертью другого, — освободил тебя и того, о ком ты говоришь, от этого страшного бремени: тебя от права, а его от необходимости властвовать над твоей жизнью; жалкий смертный человек навсегда был избавлен от страха вины и мук ответственности, которые повлекла бы за собой власть над судьбой человека и которые стали бы его проклятьем, потому что Он отверг во имя человека искушение таким господством, отверг страшное искушение той безграничной и беспредельной властью, сказав Искусителю: Отдайте кесарево кесарю. Я знаю, торопливо прибавил он, прежде чем капрал успел что-либо произнести: Шольнемону шольнемоново. О да, ты прав; прежде всего я француз. Теперь и ты можешь процитировать мне Писание, не так ли? Хорошо. Давай.

— Я не умею читать, — сказал капрал.