Притчи

Мистер Джонсон погрустнел. Его мысли покинули пределы комнатушки и выбрались, в последний раз, в поля. Чем больше отвращались от него люди, тем больше он любил эти обыкновенные поля и простые изгороди, где мышь ворошила палую листву, и рос папоротник.

За день до того, как его заставили лечь в постель, мистер Джонсон выбрался наружу и преклонил колени в мягкой траве на склоне холма, перед дверями своего дома. Он немного прослезился, но, почувствовав, что, что бы ни произошло, он будет связан с этой славной травой, возвратился домой утешенный.

Однако сейчас он вновь вспомнил прошедшую жизнь, и слезы навернулись ему на глаза.

Его кошки не было рядом. Она забиралась по плющу, запрыгивала в открытое окно комнаты и будила его по утрам. Было и другое, кроме Бетти, чего он никогда не увидит. Майские маргаритки будут такими же славными, когда придет весна, но сам он будет в земле. Славные цветы — мартовский бальзамин и чайные розы, что так изящно и неожиданно расцветают вдруг на изгородях в июне, — а он их не увидит. Никогда больше не выйти ему в лесок и не услышать стук спелых сентябрьских орешков при дуновении восточного ветерка. Никогда не принести уже дров из сарая, чтобы повеселить одинокое сердце веселым огоньком в канун Рождества. Никогда не порадоваться постельному теплу в морозную ночь, когда сова пролетает под луной, а за ней летит ее тень.

Мистер Джонсон отогнал эти мысли. Улыбнулся слегка. Он услышал, как точильщик предупреждает паучиху, чтобы она не плела паутину в гробу.

— Вы не поймаете там и мушиной лапки, — вопил он, — а потом они заколотят вас вместе с костями.

— Тогда я покину эту дрянную хижину немедленно, — ответила паучиха, — и заживу в вилле мэра.

— Вам не понравится его жена, — сказал жук, — ибо, хоть она и дружит с леди Буллмен, она не одобряет паутины.

— Тогда я поселюсь в доме обойщика, — сердито завопила паучиха.

— Джеймса стоит попробовать — он самый грязный, — заметил жук.

Насекомые замолчали, и в доме стало тихо.

Некая перемена, истома, одолела мистера Джонсона, как будто все его тело внезапно прониклось усталостью от жизни. Крепкий сон без пробуждения — вот все, о чем он мог сейчас думать. Он устроился поуютнее на дне гроба.

— Оставлен, — пробормотал он скорбно, — оставлен блохой.

— Вы не правы, — снова отозвался голосок, — ибо я все еще с вами.

— Я желаю умереть, — прошептал мистер Джонсон, — но я не хочу, чтобы вы тоже умирали. Я собираюсь умереть, но вы, дорогая блоха, должны выпрыгнуть из гроба на постель, ибо луна уже опустилась ниже Мэддерского холма, и скоро наступит заря.

— Ни за что, — отозвалась блоха, — я не сделаю того, о чем вы просите. Я хочу умереть так же, как и вы. Я всегда пребуду с вами.

Тень какой-то фигуры с распростертыми руками скользнула по гробу.

Мистер Джонсон впал в забытье.

Плевательница и грифельная доска

Каждый кабачок, даже самый небольшой, — судьбоносное место, и «Герб Норбери» был преисполнен таких же важных идей, как и самые лучшие его посетители.

В миниатюрном зале частенько беседовали на темы интересные и поучительные, ибо известно, что многие вещи в кабачке могут разговаривать, не только пьяные забулдыги, захаживающие сюда.

Но разговор, как и все другое, вскоре замирает, и даже скамье становится нечего сказать своему соседу, столу, по прошествии десятка лет.

Тем событием, что приводит в кабак других любителей поговорить — ибо мебель не так деревянно-молчалива, как кажется, — становится смена хозяев, что регулярно случается в большинстве деревень.

Это происшествие привносит некоторое волнение и перемены, ибо последний вечер, когда истекает право собственности старого хозяина, и он передает новому владельцу остающиеся бочки — а считается недостойным его благородства оставлять их полными, — обычно являет собой сцену дружбы и общего веселья.

Даже те, кто обычно капли в рот не берет, приходят пропустить стаканчик за здоровье уходящего и другой — за здоровье нового хозяина. Весь долгий вечер — а это событие требует более любезного обращения с гостями, чем обычное раннее закрытие, ибо никто не торопится, когда часы бьют десять, — в помещении царит веселье.

Вот и «Герб Норбери» сменил хозяина, и ожидался веселый вечер.

Как было заведено, мистер Черри, старый хозяин, и мистер Коккерел, хозяин новый, сидели бок о бок, словно двое славных монархов, и пили за здоровье друг друга, в соответствии со старым обычаем.

— А сам-то ты чего сделался кабатчиком? — спросил мистер Черри, который начинал дело с малыми деньгами, а теперь уходил в гораздо большее заведение.

— Из-за плевательницы, — ответил мистер Коккерел.

Даже старая Табита, норберийская ведьма, в чьих обязанностях входило подцепить какую-нибудь молоденькую девчонку для сквайра Баддена, прервала не самый пристойный рассказ и прислушалась.

— Из-за плевательницы, — повторил мистер Коккерел.

— И грифельной доски, — добавила маленькая Рози.

Дочка мистера Коккерела стояла позади него. Он резко обернулся к ней.

— Скажи матери, чтобы увела тебя в постель, — приказал он сердито.