Притчи

На Рози они взирали с восхищением, словно бы она была выше них, и, когда она впархивала в зал, они сначала глядели на нее, а потом на плевательницу, чтобы сделать ей комплимент.

Однако хорошее поведение и любезные манеры по отношению к юным и невинным устраивают не всех, и миссис Табита заставила мужчин посредством многих милых историй об обольщенных девушках взглянуть на Рози нечистоплотным взглядом, а помимо привлечения внимания к девушке, Табита однажды вечером, когда один новичок восхищенно осматривал плевательницу, сделала угрожающее движение в ее сторону.

Но старая Табита была не сквайр Бадден. Если бы она предложила мистеру Коккерелу хорошенькую сумму, чтобы первой полюбоваться плевательницей, он, возможно, и разрешил бы ей, но у нее не водилось ни гроша, и, увидав, что хозяин загораживает ей путь, она, надувшись, снова уселась на место.

Возвышение в жизни, даже с пророческой помощью плевательницы и грифельной доски, часто вносит перемены в умы удачливых, и Коккерел, развернувшись с торговлей, стал оценивать все вокруг взглядом торговца.

Хороший торговец должен быть вечным продавцом и не обязательно относиться хорошо к своему товару. Мистер Коккерел дошел до того, что стал подумывать, как бы наклеить ярлык и обменять на деньги то, что обычно сохранял. Ему даже пришла в голову мысль продать плевательницу, но он боялся, что за нее дадут цену, недостойную такой жертвы.

Однако оставалось в доме еще кое-что, также бывшее его собственностью, что, как ему намекали, в той же степени имеет свою цену.

Табита, помогавшая по хозяйству за кружку-другую пива, часто распространялась на тему богатства, достававшегося тем девушкам, кого приобрел сквайр, — как одна в возрасте семнадцати лет вышла за старшего садовника, а другая, хоть и порушенная, но еще не достигшая двадцати, красиво жила в городе и даже сейчас иной раз удостаивалась по субботам визитов мистера Баддена.

— А теперь взгляните-ка на Рози, — произнесла Табита с фирменной своей ухмылкой.

Когда тебе выпало счастье прожить триста лет и даже больше, как плевательнице, — или лет двести, как доске, — над головой проносится достаточно времени, чтобы поразмыслить о себе и задуматься на подходящую тему — о судьбе.

Чем ты молчаливее и незаметнее, чем больше ты скрыт во тьме одинокой жизни, тем больше ты размышляешь; но когда оказываешься на сцене — в случае плевательницы сценой был кабачок, — поневоле задумаешься, почему ты там оказался.

Плевательницу никогда не использовали по назначению…

Нет более разумного вопроса, будь ты плевательница, грифельная доска или живое существо, девица или мужчина, — нет более подходящего вопроса, чем: «По какой причине я здесь, в каких целях создан и сотворен великим Творцом?»

Прошло несколько месяцев с тех пор, как мистер Коккерел вступил во владение кабачком, прежде чем плевательница и доска обрели голоса. Как-то лунной ночью, около двенадцати, плевательница заговорила, хоть и немного печально:

— Вы, дорогой мой друг, чрезвычайно удачливы. Вы нашли свое назначение, вас используют с честью, тогда как я не ведаю, зачем сотворена и потому пребываю в унынии. Никто меня не призвал, не оценил меня. Я провожу время в праздности, тогда как мой друг по жизни приносит пользу, и, сказать правду, меня от этого с души воротит. Никого нет меня грустнее: меня оставили, мною пренебрегли. Если бы меня водрузили на пьедестал или установили на часы, я поняла бы, что сотворена для того, чтобы мною любовались.

— Но вас установили на стол в гостиной, — возразила доска.

— Это только потому, — отвечала плевательница, — что мистер Коккерел боится, что мыши съедят мои опилки. Нет, красоты во мне недостаточно, чтобы меня ставили на любование! Я знаю, что есть и другая причина, по которой я появилась. Мы должны были нести службу вместе, хотя я бы охотно нашла задачу поскромнее вашей, ибо я считаю, что на вас мелом записывают тайны жизни и смерти.

— Совершенно верно, — с гордостью ответила доска, — ибо великий человек, который держит это место, — а насколько мне известно, это пещера богов, — запечатлел на мне множество тайн. С моею пользой решено, меня возвысили. Пусть я и обычная доска, но на мне — знаки, несущие счастье многим. Возможно, наш мудрый хозяин — а я слышала, что его называют так, — великий поэт.

Плевательница с тщанием исследовала знаки на доске.

— Полагаю, вы не правы, мой друг, — сказала она, наконец, — ибо мне кажется, что эти знаки на вас, — а овечьи хвосты и правду выглядели как нотные знаки, — не поэзия, как я вообразила сначала, а музыкальные ноты — и самые прекрасные и волнующие из тех, что были сотворены человеком. Очевидно, наш хозяин сочинил великолепную симфонию.

— Очень может быть, — ответила доска, — ибо я всегда знала, что музыка — величайшее из искусств, и я нахожу очень вероятным, что на мне запечатлена некая насладительная гармония и, имейся поблизости подходящий инструмент, прелестные звуки мог бы извлечь из него тот, кто прочитал бы меня.