Притчи человечества

Шли века, и остров покрывался осколками этих культов. К несчастью, в отличие от обычных осколков, они могли сами поддерживать своё существование. Различные люди, руководствовавшиеся самыми лучшими побуждениями и не только ими, снова и снова комбинировали эти культы, получавшие вторую жизнь. Для любителей и интеллектуалов всё это представляло собой сокровищницу научного материала (или же материала «посвящённых») и создавало у них утешительное ощущение разнообразия.

Увеличивались многочисленные возможности удовлетворения различных ограниченных склонностей. Остров был переполнен дворцами и монументами. Люди, конечно, гордились этими достижениями и считали, что живут счастливо, ибо никто из них не мог бежать.

Кораблестроение имело некоторое отношение к определённым сторонам их жизни, но почти никто не знал, какое именно.

Корабли тайно поднимали паруса, пловцы продолжали обучать плаванию. Обстановка на острове не смогла наполнить души этих посвящённых людей смятением. В конце концов, они тоже выросли в этом обществе. И были прочно связаны с ним и его судьбой.

Однако зачастую они вынуждены были оберегать себя от слишком пристального внимания своих сограждан. Некоторые «нормальные» островитяне пытались спасать их от них самих. Другие пытались убивать их, руководствуясь столь же возвышенными соображениями. Третьи страстно желали получить от них помощь, но не могли найти их.

Все эти реакции на существование пловцов были следствием одной и той же причины, воспринятой различными умами по-разному. Этой причиной было то, что едва ли кто-нибудь знал сейчас, кем в действительности были пловцы, чем они занимались и где их можно было найти.

По мере того как жизнь на острове становилась всё более и более цивилизованной, люди стали заниматься странным, но полезным делом. Смысл его заключался в том, что они выражали сомнение в правильности системы, в условиях которой жило общество. Конкретное проявление сомнений, касавшихся социальных ценностей, приняло форму насмешек над ними. Эта деятельность сначала могла быть окрашена весёлыми или печальными тонами, но в действительности она превратилась в повторяющийся ритуал. Потенциально это было полезным делом, но развитию его истинно творческой функции часто мешали.

Людям казалось, что, дав своим сомнениям хотя бы временно проявиться, они смогут каким-то образом смягчить их, избавиться от них и чуть ли не примириться с ними. Сатиру считали многозначительной аллегорией; аллегории принимали, но не могли усвоить. Пьесы, книги, фильмы, стихи и памфлеты были обычным средством такого развития, хотя этим же были заняты и особые направления в более научных отраслях знания. Многие островитяне считали эмансипированным, современным или прогрессивным следовать этому культу, а не старым.

Здесь и там кандидаты приходили к инструкторам плавания, чтобы заключить с ними соглашение, и обычно происходил такой стереотипный разговор:

— Я хочу научиться плавать.

— Вы хотите договориться об этом?

— Нет, я только должен взять с собой тонну капусты.

— Какой капусты?

— Еды, которая потребуется на другом острове.

— Но там есть еда и получше.

— Я не понимаю, о чём вы говорите. Я не могу быть уверенным в этом и должен захватить свою капусту.

— Но вы не сможете плыть с целой тонной капусты!

— Тогда я не смогу ехать. Вы называете её грузом, а для меня это самая необходимая вещь.

— Допустим, что в качестве аллегории мы назовем это не капустой, а «предположениями» или «разрушительными идеями».

— Я лучше пойду со своей капустой к тому инструктору, который понимает, что мне нужно.

Старый негодяй

Одному ловкому негодяю были доверены группы сирот. Заметив, что дети имеют определённые сильные и слабые стороны, он решил извлечь выгоду из этого знания. Вместо того, чтобы учить их владеть искусством учения, он уверял их, что они уже обладают им. Далее, он заставлял их делать одни вещи и воздерживаться от других и таким образом удерживал большинство из них в слепом подчинении своему руководству. Он никогда не раскрывал, что изначально ему было поручено научить их учиться.

Когда дети подросли, он заметил, что, несмотря на все его усилия, некоторые освободились от его влияния, тогда как остальные не вышли из рамок повиновения.

Затем ему было доверена вторая школа сирот. От них он не требовал послушания и уважения напрямую. Вместо этого он подчинил их своей воле, говоря им, что культура ума — единственная цель образования, и взывая к их самомнению. «Ум, — говорил он, — даст вам универсальное понимание».

«Должно быть, это правда, — думали дети. — В конце концов, почему мы не можем разрешить все проблемы самостоятельно?»

Он подкреплял это положение демонстрациями. «Этот человек, — говорил он, — порабощён своими эмоциями. А тот человек руководствуется своим интеллектом. Насколько же он счастливее от того, что свободен от эмоционального безумия!»