Притворяясь мертвым

— Вот это — единственный натуральный продукт, который мы, люди, производим. А также — очень полезная вещь. Обычная моча — самое лучшее в мире удобрение. Ты знал это, Ким? Нам следовало бы задорого продавать свою мочу И все же мы считаем это чем-то отвратительным. Это же — отрасль экономики. Это то, благодаря чему существует все живое. Люди ошиблись. Мы родились из лона женщины, Ким. Настоящая ценность жизни, ее смысл, заключается в дерьме и моче.

В какой-то момент я перестал слушать Филипа. Вместо этого я думал о Туве.

Я очнулся от своих мыслей, когда Филип выбросил кучу в кусты неподалеку от Немецкой церкви.

— И все-таки это было обычное собачье дерьмо, Филип, — сказал я.

Другой мир

Дом бабушки Туве расположен у подножья холма. Я слишком поздно замечаю, что Филип и другие тормозят, и, чтобы не столкнуться, сворачиваю в сторону и врезаюсь в красную деревянную изгородь, идущую вдоль дороги. Трещат рейки.

Я довольно сильно оцарапал левую ногу, содрал кожу, и теперь красное пятно саднит и жжет.

Манни и Пия-Мария смеются надо мной. Филип поднимает свой большой рюкзак и ставит его в тень от стены дома. Заяц лежит, смешно вытянув лапы.

Я никогда раньше не встречал бабушку Туве, и все же она кажется мне знакомой. Ничего удивительного, Туве так много рассказывала о ней.

В детстве Туве проводила на хуторе каждое лето. Она рассказывала мне о солнечных утренних часах, когда они с бабушкой наводили порядок в саду, а после ели простоквашу с черникой, сидя на каменном крыльце.

После ее рассказов складывалось впечатление, что жизнь Туве состояла лишь из летних дней и тех теплых воспоминаний. О солнце, чернике и красивых каменных ступенях. Об осенних и зимних днях я ничего не знал. Туве ни разу не обмолвилась об этом. Очевидно, чаще всего она сидела на крыльце в лучах теплого солнечного света.

Бабушка Туве стоит перед домом на очищенной граблями площадке из гравия и ждет нас. У нее длинные черные волосы, голубое платье с белыми и желтыми цветами и белый передник. За ее спиной на лестнице стоит мужчина. Его спина согнута, тонкие седые волосы трепещут на ветру. Я догадываюсь, что это дедушка Туве. О нем она тоже ни разу не упоминала. Или я просто забыл? Он стоит, почти согнувшись пополам, опираясь одной рукой о железные перила.

Кажется, наша компания производит не очень хорошее впечатление. Мы смотрим друг на друга. Вернее, они рассматривают нас. Наверное, мы выглядим не так, как они нас себе представляли.

Может, их испугал военный камуфляж Филипа и обтянутый сеткой шлем на его голове? Я замечаю, как бабушка и дедушка Туве смотрят на бритую голову Манни, на меня, но я не против. Понятно, что они не каждый день видят таких персонажей. Затем они смотрят на Пию-Марию, на колечко в ее ноздре, на тяжелую грудь, колышущуюся вверх-вниз. Для них мы словно пришельцы из другого мира. В некотором смысле это так и есть. Но ведь они тоже живут в этом мире.

Проходит несколько секунд. В тишине слышится лишь дыхание запыхавшейся Пии-Марии. Я жду, что произойдет дальше. Мне хочется пить. Филип должен взять инициативу в свои руки. Но это делает Туве.

— Привет, бабуля! — кричит она, бросается вперед и виснет на шее женщины в переднике.

Затем оборачивается к нам, машет рукой, и, пока мы робко плетемся по гравию, шуршащему под тяжелыми ботинками, я слышу, как Туве рассказывает, кто из нас Филип, Манни, Пия-Мария и Кимме. Мы жмем друг другу руки. Бабушкина ладонь сухая и сильная.

— Привет, Стиг! — кричит Туве и машет рукой мужчине на лестнице. — Ему трудно двигаться, — объясняет она. — Зимой у него был инфаркт.

Бабушка спрашивает, не хотим ли мы пить, и когда мы кричим ей в ухо «да!», она испуганно вздрагивает и приглашает нас в дом.

— Ты не могла бы принести сок, — просит она Туве.

Туве качает головой.

— Пусть Кимме сходит. Хорошо, Ким? Там, в погребе. Черничный сок.

Она кивает на поросший травой холмик в саду, я говорю: «Конечно. Само собой» — и ухожу.

Дверь погреба не поддается, тогда я приподнимаю ее за ручку и открываю. Внутри прохладно и темно. Пахнет яблоками и сыростью. На деревянной полке в ряд стоят бутылки. Я беру одну.

Туве ждет на лестнице. Она стоит, о чем-то задумавшись, солнце освещает ее, и тогда я, наконец, соединяю этот эпизод с ее рассказами. Ее мысли где-то далеко, в мире детства, в том солнечном мире, наполненном черникой и простоквашей.

— Видишь там вишню? — спрашивает она. — Там висели мои качели.

Я вижу дерево, киваю, но ничего не говорю, потому что вишня всегда напоминает мне о моей кузине, которая упала с качелей в возрасте двенадцати лет. Теперь она сидит в инвалидном кресле.

Мы входим в дом и видим, что все уже расселись за кухонным столом. Бабушка Туве ставит на стол блюдо с круглыми пирожками с красным вареньем. Филип болтает со Стигом. Спрашивает его об инфаркте. О том, как он сейчас себя чувствует. Стиг отвечает коротко, немного нечетко или просто кивает. В кухне чем-то пахнет, во всем доме стоит незнакомый навязчивый запах. Может, так пахнет жизнь за городом — лесом, огородом, животными?

Может, иногда так пахнет от Туве? Не знаю.