И по сей день я иногда проверяю, установлена ли личность Джона Доу 28. Гадаю, насколько безумным было мое решение, что эти двое мужчин достаточно похожи, чтобы я позвонила в ФБР; но нет ни одного человека, который мог бы подтвердить или опровергнуть мои подозрения. Когда возникает ощущение, что, возможно, у меня галлюцинация, я могу спросить подругу: «Ты тоже это слышишь?» Проверка реальности – общий инструмент для людей с психотическим расстройством. Однако никто из тех, кто остался в моей жизни, не знает и никогда не знал, как выглядит Джон. Я стерла его из своей жизни почти всеми возможными способами.
Годами я хотела поговорить со своим партнером, К., о том, что со мной случилось. Он не хотел слышать об этом. У меня было желание останавливать людей на улицах и рассказывать им свою историю. Сделать это было невозможно – и нецелесообразно.
Когда мне все же случалось разговаривать о случившемся, я ловила себя на том, что мой голос звучал невыразительно, иногда безразлично. Я встречалась с одним человеком в старших классах. Этот человек унизил и изнасиловал меня. Впоследствии он был арестован и посажен в тюрьму за то, что хранил у себя детскую порнографию и пытался соблазнить несовершеннолетнюю, которая в действительности оказалась служащей правоохранительных органов. После этого его зарегистрировали в статусе секс-преступника по «закону Меган»[43]
. Наконец, в 2003 году я велела ему оставить меня в покое. Но в этой истории опущены некоторые подробности. Я любила его, но он совершенно не любил меня. Он отнял у меня кое-что, но я могла бы уйти. Вымышленная история строится на нюансах и противоречиях, но для нарратива травмы включение противоречий неразумно.Теперь я не склонна подробно распространяться о том, что именно случилось между Джоном Доу и мной. Мне пеняли, что я поднимаю много шума из ничего, таким образом усугубляя травму обиды другой травмой. Я не рассказываю об изнасиловании в деталях, потому что делать это – все равно что давать показания читателю, который играет роль судьи и жюри присяжных, а у меня и без того достаточно кошмаров о неумелых и плохо воспринятых показаниях, чтобы предпринять попытку. Никто не обязан верить мне, когда я говорю, что это было ужасно. Но я не хочу давать публике возможность не верить мне. Теперь я держу все детали при себе: свет уличного фонаря, тот взгляд его глаз.
Однажды Джон сказал: «Я сам знаю, что со мной не так. Мне не нужно встречаться с мозгоправом, чтобы узнать, – тут он вытащил из сумки бутылочку с чем-то жидким и растительным на вид. – Я принимаю от этого вот что».
Я была слишком зашуганной, чтобы спросить, от чего и какое «это» он принимает и что, по его мнению, с ним не так. В то время я предполагала биполярное расстройство из-за перепадов его настроения – он, например, мог остановиться во время прогулки, подобрать кирпич, швырнуть его в ближайшее окно, а потом пойти дальше как ни в чем не бывало. Но кто знает, что это была за проблема, о существовании которой он так уверенно говорил? Что именно побуждало его делать те ужасные вещи, которые он делал? Письмо, которое я получила ближе к концу нашего общения, включало строку «Мне жаль, что я изнасиловал тебя». В том письме он перекладывал бо́льшую часть вины за свое поведение на наркотики. После того как мы перестали общаться, я узнала от общего знакомого, что он наконец обратился в реабилитационный центр. Впоследствии, когда его доступ к интернету был восстановлен, я нашла его страницу в
Человек, напоминаний моего бывшего любовника, был объявлен в розыск ФБР по подозрению в секс-преступлениях. Я сообщила ФБР всю известную информацию о его местонахождении и до сих пор проверяю, установлена ли его личность.
Я, разумеется, была одной из тех нежелательных личностей, которые совали нос в подробности его жизни.