Притворись, что любишь меня

Я просто не смог удержаться. Мне хотелось поцеловать ее быстро, но как только ощущаю вкус ее губ, не могу удержаться от поглощения их сладости. Мэделин не отстраняется от моей грубости и вместо этого поддается ей. Она послушна, заставляя меня желать, чтобы она оставалась здесь, со мной.

Мы ходим по острию ножа. Пока не доведем ситуацию до конца, все будет так же неопределенно, как и сейчас. Случиться может все что угодно. Это единственное, чему меня научила жизнь. Все не заканчивается только потому, что ты хочешь этого. Все заканчивается только тогда, когда устранена последняя угроза. Но до этого еще далеко. Очень далеко.

Я отстраняюсь от нее, и Мэделин пошатывается. Мне требуется вся сила воли, чтобы не подхватить ее под руку и поддержать. Когда Мэделин медленно выпрямляется, ее дыхание сбивчивое и учащенное.

— А сейчас иди, — приказываю я.

Ребенок плачет и плачет уверенно. Мэделин быстро уходит, не оглядываясь. Не удивительно. Ей не хочется, чтобы на нее смотрели другие мужчины. Ей, итак, было достаточно тяжело находиться на кухне со всеми ними. И все же, я бы почувствовал некоторое удовлетворение, оглянись она на меня. Но это неважно. Именно я приказал ей уйти без шанса на колебания, чтобы проверить, смотрю ли я. Я достаточно ясно дал это понять, когда говорил с ней. Я все еще чувствую на кончиках пальцев тепло ее кожи, когда Мэделин покачала головой. Нереально как быстро эта женщина становится моей одержимостью. Слегка вытираю ладонь о штаны, лишь бы избавится от этого ощущения, потому что не могу позволить, чтобы оно отвлекало меня. Но покалывание в месте соприкосновения наших тел так и остается на моей руке. Больше всего на свете мне хочется последовать за ней, но вместо этого я представляю, как Мэделин входит в детскую комнату и все напряжение спадает с нее при виде своего ребенка. Она хорошая мать и конечно же прошептала бы что-нибудь малышу, когда войдет, чтобы он знал, что она здесь.

Я оказался прав. Плач стихает. Должно быть, сейчас Мэделин держит его на руках и убаюкивает.

Будь мы другими людьми, я был бы там с ней. Я чувствую больше сожаления по этому поводу, чем следовало бы. Подобные чувства почти непреодолимы, учитывая, как упорно я старался подавлять их все эти годы. Не важно. Я не позволю им вмешаться. Мы с Мэделин доведем дело до конца независимо от того, пойдет ли все по плану или разлетится на куски.

Я обернулся к мужчинам, собравшимся за столом. Если они и заметили изменения в моем к ней отношении, то не подают вида. Это радует.

— Пора двигаться дальше, — говорю я им. — Есть какие-нибудь новости? Кто-нибудь что-нибудь слышал?

ГЛАВА 5

Он наполняет меня с каждым толчком. Каждое движение сильное и жестокое, но приносит только удовольствие. Подложив мне под бедра подушку, Коннор трахает меня глубоко и грубо. По коже струится холодный пот. Я измучена, восхитительно использована, и все мое существо истощено и насыщено.

Когда он полностью погружается в меня, то грубо щиплет соски, а волосы на его лобке терзают мой клитор. Коннор мастер играть со мной, лишать меня удовольствия, пока не будет готов дать его мне.

Так продолжалось уже много лет. Перед глазами вспыхивает воспоминание о нашем первом разе у кирпичной стены переулка, когда он говорит мне кончить, как хорошей маленькой шлюшке, которой я и являюсь. Точно так же, Коннор сделал и тогда.

И я повинуюсь, покорно отдаваясь мужчине, которого втайне любила много лет.

Коннор отдается удовольствию, я ощущаю ритмичные сокращения его члена, и клянусь, что могу снова кончить от одного этого ощущения. Мужчина обнимает меня, быстро целует, а затем слезает, оставляя меня ждать влажную тряпку, которой он оботрет меня. Он нежен, когда делает это. Меня всегда приводило в восторг то, как этот мужчина может быть таким жестоким и одержимым убийством и местью, но все же в темноте ночи, наедине со мной, Коннор открывается передо мной с той стороны, которую никто другой не видит. Хотя, полагаю, что веду себя так же. Я двуличная женщина, вышедшая замуж за мужчину только для того, чтобы отомстить ему за убийство брата.

Кровать скрипит, когда Коннор вытирает меня между бедер. Наручники, прикрепленные к столбику кровати, звенят.

— Хочешь воспользоваться ими? — задаю вопрос только потому, что наручники висели там с тех пор, как я приехала, и он ни разу не упомянул о них.

— Нет, они висят там на случай, если они войдут, — просто заявляет Коннор, хотя меня охватывает ужас.

Никто не должен знать, что я была крысой. Никто не должен знать, что мы планировали это годами. Так много зависит от нашего обмана.

— Ты скажешь, что я надеваю их на тебя ночью, — говорит мне Коннор, бросая ткань в корзину для белья, а затем забираясь обратно в постель, натягивая на нас простыни и одеяло.

Я могу только кивнуть, поскольку слова ускользают от меня. Я не знаю, что думают его люди или что они говорят друг другу. Я не знаю, достаточно ли хорошо играю свою роль.

Слова пронизаны страхом, когда я спрашиваю:

— Как думаешь, они знают?