Притворная дама его величества

Я споткнулась. Пьер, который, конечно же, не забыл, как я вопила во дворе возле кареты, с перепугу немного присел, но я на этот раз его пощадила. Мне было не до эмоций на публику — я не знала, что меня ждет.

Король, что король… У него молоденькая жена, может, она вообще живет где-то не здесь, насколько я знала, при таких браках жены долго торчали в монастырях. Но королева… их вроде не отсылали? Попробовать выбить себе тепленькое местечко подле ее величества? Плевать, какую морду состроит герцогиня де Бри? Да, плевать, разумеется, но вести разговор придется крайне осторожно. И не в герцогине дело, а в короле. Если владычицу курятника я могла проверять на вшивость, то сейчас… Сейчас будет разговор Марии Успенской с шеф-редактором международного издания моды. Я была не настолько глупа, чтобы ставить знак равенства между своей фигурой и той, что была намного крупнее.

Я рассчитывала увидеть толпу. Короля, как известно, делает свита. Но толпой сложно было назвать тех несколько человек, которые на меня с изумлением уставились.

Герцогиня сидела — то ли это допускалась по этикету, то ли ей было действительно тяжело стоять, и ей шли навстречу. Пара мужчин — вроде бы аристократов, но вряд ли кто-то из них король… Слуги, трое, Пьер сразу ретировался, очевидно, доставив и меня, и колье в целости и сохранности. Дама, совсем пожилая, она тоже сидела, мне показалось, даже дремала.

Помещение как помещение. Намного менее помпезное, чем в нашем Зимнем дворце или в том же Версале. Светло, причем явно светлее там, где сидит герцогиня. Стол, на котором опять еда, и вино, кажется, уже не та разбавленная водой гадость. Кровати нет, только кресла, ничего похожего на трон нет. 

Камин.

Я даже обмерла. В этой комнате был камин! И в нем уютно горело пламя. Мне на мгновение померещилось, что я вовсе не черт знает где, а в коттедже в двухстах километрах от родимой столицы, там, где леса, скоростная трасса, озера — такая вот смесь дикой природы и цивилизации.

И на глаза навернулись слезы. Непрошено. Я не могла их стереть, меня не видела герцогиня, но не она была мне опасна. 

Нет, я прекрасно знала, что возле «трона», назовем так условно любую власть, крутится добрая сотня не самых одаренных умом дармоедов. Я дажа знала, зачем они крутятся: они полагают, что от них все в восторге, на самом же деле они для того, чтобы сдать их в нужный момент голодной до сенсации прессе… или органам внутренних дел. У тех аппетиты, как правило, посильнее.

И герцогиню де Бри я относила к той категории, которую с легкой руки двух классиков прозвали «зицпредседателями». Но не короля, не министров, нет. Если страной руководят идиоты, страна недолго хранит суверенитет. 

Из этой комнаты я могла выйти в короне, выражаясь условно, а могла и на плаху. Буквально.

— Поведайте нам, дитя господне, кто вел руку вашу?

Я постаралась не вздрагивать. Голос был старческий. Голос был дребезжащий и немощный. Я всматривалась — кто говорит?

Старичок был скрыт за спинами и благожелательно улыбался. Я боялась таких улыбок. Именно с такими улыбками отправляют на эшафот. Худенький, с очень тонкими руками и совершенно белыми, легкими, словно облако, но на удивление густыми волосами, он казался ужасно хрупким... и когда я сообразила, как он одет, то мысленно попрощалась и с этой жизнью.

Священник. Причем непростой. Священник очень высокого ранга.

Святая Анна, как там правильно сложить руки? Ладонь на ладонь, правой рукой вниз, прижать к груди, склонить голову.

Мне было страшно поднять глаза. Богохульство — вот что в этом мире карается так, что никаким бандитским фильмам про лихие девяностые и не снилось. Но покоситься — из-под ресниц, исподлобья — я была вынуждена и увидела, как старичок поднял обе руки ладонями ко мне так, что на мгновение закрыл себе лицо, опустил на уровень груди, чуть развел в стороны, потом сложил на коленях.

— Ниспошлет господь благословение, ежели просишь, дитя, — прищурился старичок, — я, скверный слуга его, лишь проводник воли его. Так как, дитя, и кто надоумил тебя доктору ле Корбье давать совет, м-м?

Он напомнил мне магистра Йоду своим невозмутимо-ласковым видом. Только ушами не шевелил и был не зеленого цвета. Его… ряса, да? Нет? Как это вообще называется? Его одежды были насыщенного фиолетового цвета, и, может быть, еще и поэтому узкое сухое лицо имело какой-то болезненный оттенок. 

Не того, что я орала в туалете на графинь, стоило мне опасаться, все-таки нет.

Я выпрямилась. Как обращаться к нему? Или меня уже ничто не спасет?

— Я вижу святую Анну во сне. Часто вижу. — Как вовремя я услышала балладу! — Я вижу, как она лечит. Вижу, как она пытается спасти Средство. Иногда она говорит со мной.

— Ваше высокопреосвященство, — услышала я за плечом зловещий шепот, и ноги мои едва не подкосились. Так обращались к кардиналам, пусть в нашем мире, но отличий в этом как раз-таки нет.

— Ваше высокопреосвященство, — послушно повторила я.

— Что она говорит тебе, дитя?

Что это мои последние минуты, наверное.