Притворщик

Как мне удалось вскарабкаться наверх по почти вертикальной стенке, сам не пойму. Видимо, гнал все тот же страх, как отца Федора из «Двенадцати стульев», или помог запредельный выброс адреналина. Так или иначе, сопя, потея, плача и переходя от ужаса к дикой ярости, я умудрился подняться на вершину и оказался над карнизом, с которого велась стрельба, в каких-то трех метрах. Прямо подо мной один «дух» вел огонь по нашим из ручного пулемета, а второй, не то убитый, не то тяжело раненый, валялся на камнях, в обнимку с винтовкой. Я прыгнул пулеметчику на спину, не знаю уж как не переломал себе конечности, и вонзил в горло плохонький кривой нож, купленный накануне за двадцать чеков у веселого узбека-ефрейтора Бахадыра Касымова. Потом отвалил дергающееся в агонии тело в сторону и открыл огонь из пулемета Калашникова китайского производства по стрелкам напротив.

Всем колхозом мы покончили с ними в считанные минуты. Я склонился над первым убитым мной, чтобы вытащить из горла нож, и тут началось: меня выворачивало наизнанку, я плакал, размахивал руками, что-то орал. Когда я на пятой точке спустился с карниза в ущелье к ребятам, Костя подбежал ко мне и с воплем: «Ну, бля, не ожидал!», обнял. Продолжая плакать, я уткнулся грязной, перемазанной чужой кровью физией ему в грудь, а он, гладя меня по голове, приговаривал: «Не ожидал!».

– Стас, успокойся, что с тобой?

– А?! – открыв глаза, я не сразу понял, где я и когда я. Потом дошло, я у Даши в спальне, почему-то с мокрыми щеками, а она гладит меня по голове, пытаясь успокоить. Как Костя Буторин много лет назад.

– Что с тобой?

– Наверное, климакс подступает.

– Ну, если начал шутить, жить будешь.

– Хотелось бы.

– Ты куда?

– Спи, я скоро.

Я жадно курил у открытого окна на кухне. Опять все тот же сон и предчувствие какой-то грядущей пакости. Что-то я не просчитал, не проинтуичил, но что? Пока что все идет гладко, даже слишком гладко.

Достал из холодильника початую бутылку водки, повертел в руках и решительно поставил обратно. Трезвость – норма жизни, по крайней мере, на ближайшие несколько дней. Закурил по-новой.

Та афганская история, если кому интересно, закончилась достаточно пикантно. Нам всем еще здорово повезло, что семеро напавших на нас были совсем сопляками и только учились убивать «шурави», а потому неправильно выбрали позицию и слишком рано открыли огонь. В общем, «двухсотых» у нас не было, четверо раненых и только один, Подойницын – тяжело.

Когда всех, кого надо, перевязали а Влада уложили на носилки, боевой петух-политрук вдруг очухался и вовсю раздухарился. Команды, одна другой интереснее, сыпались из него, как труха из дырявого матраца. По-моему, он сам не понимал, что несет, и совершенно не слышал, как реагируют подчиненные.

– Буторин, доложить о потерях!

– Пошел нах..!

– Собрать трофейное оружие!

– Без тебя знаю, козел!

– Убитых духов берем с собой!

– Сам тащи, пропидор зоопаркович!

– Сколько времени?

– ...закрой, урод..!

По возвращении в батальон, Худенцов честно и откровенно расписал в рапорте полученное им ранение, собственный героизм, умелое руководство боем, захваченные трофеи (три допотопных ППШ, один АК-47, ручной пулемет Калашникова китайского производства и две винтовки типа «БУР» прошлого века) и скромно попросил дать ему орден. В том же рапорте он постарался обгадить с ног до головы Костяна за «самовольные действия», «нерешительность» и «неисполнительность». Не забыл отметить в лучшую сторону меня и Подойницына, за тушей которого он так умело укрывался. Несколько раз вызывал меня к себе, нес какую-то херню и настойчиво требовал, чтобы я подтвердил при случае, что именно он приказал мне лезть, как сраному ниндзя, на скалу и потом сигать вниз на голову пулеметчику. Он так часто рассказывал всем желающим эту милую сказку, каждый раз с новыми подробностями, что вскоре сам поверил во все это. Политорганы радостно раздули эту историю и всех нас троих представили к орденам.

Потом произошло то, что и должно было. Кто-то с удовольствием настучал о случившемся в особый отдел и меня выдернули на беседу. Я и рассказал, как все было на самом деле, не забыв расписать сочными красками «героизм» этого козла, чем, по-моему, никого не удивил. А на вопрос, какой черт погнал меня на скалу, честно ответил: «Очень испугался». Особист хмыкнул и сделал какую-то пометку в своей тетрадке. Кто знает, может, благодаря ей, моей скромной персоной и заинтересовались те, кто год спустя направил ко мне в травматологию шиндандского госпиталя того самого дядьку в полковничьих погонах, вместе с которым я и улетел в Москву?

Через два месяца всем троим: Косте Буторину, Владу Подойницыну и мне вручили перед строем батальона по медали «За боевые заслуги» каждому. Героя-политрука тоже не забыли, ему досталась почетная грамота от политотдела дивизии. Он схватил ее и с запрокинутым видом ускакал куда-то, то ли вешаться, то ли травить колодцы.

Я попил холодной минералки и пошел спать, сколько осталось. Больше в эту ночь мне ничего такого не снилось.

Глава 32

День седьмой