Приватизация по-российски

Помню такую деталь: по правилам требовалось предупредить коллектив о приватизации предприятия за две недели. Этого предупреждения в виде официального объявления сделано не было. Но за месяц газета опубликовала сообщение, которое с юридической точки зрения вполне можно было расценивать как объявление. Совершенно ясно, что была попытка прицепиться к формальному поводу, а не стремление следовать букве закона. Очевидно, что противостояние носило чисто политический характер, и играть следовало не по юридическим, а по политическим правилам. Комиссия отработала аргументы, которые я потом использовал при ответах на вопросы во всяких нижегородских встречах.

Но чем ближе аукцион, тем больше накалялись страсти. К тому моменту, когда мы договорились с Гайдаром, что полетим вместе (это, кстати, была первая наша совместная поездка, если вообще не единственная), страсти накалились до предела. Нам передали: толпы демонстрантов окружат здание, где происходят торги. Туда просто могут не пустить. Когда стало ясно, что это нас не остановит, нам сказали, что толпа выйдет на поле аэродрома. И если даже самолет сумеет сесть, нам физически не дадут из него выйти.

Естественно, я спросил Немцова, что он по этому поводу думает. Он был спокоен: “Ничего страшного, проблем нет”. Но ответственность за события была не столько на Немцове, сколько уже на мне. Если за три дня до съезда народных депутатов возмущенные “трудящиеся” действительно не позволят “гнусным реформаторам” осквернить нижегородскую землю, разразится чудовищный скандал. На первом же масштабном шаге приватизация проваливается с треском! Это было бы полным крахом. Но я поверил, что Немцов ситуацией владеет. Егор поддержал меня, и мы полетели.

Конечно, все страшилки по поводу блокировки самолета оказались полной ерундой. А вот у бывшего дома политпросвещения, где проходил аукцион, действительно собралась толпа. Может быть, до тысячи человек. Они держали в руках плакаты из красной материи, наверное, с первомайских времен еще оставшиеся, и довольно громко выкрикивали лозунги, которые красовались на тех же плакатах. Причем язык этих лозунгов и этих плакатов был хорошо знакомым кондовым языком партийных лозунгов, языком “Правды”: “Гайдар и Чубайс! Ищите другой город для своих сомнительных экспериментов”. Обычно люди не выражают свои чувства такими словами. Это типичная коммуно-советская фразеология, которую я не выношу физически.

Ну вот, подвезли нас на машине к заднему входу в здание. И тут часть толпы начала кричать: “А-а, страшно к нам подойти! Идите сюда!” Гайдар вдруг круто развернулся и пошел к ним. Мы вошли в эту человеческую массу, смешались с ней. Люди орали, визжали, шипели. В какой-то момент я увидел, как кто-то из толпы резко и грубо толкнул Гайдара, и тогда я совершенно озверел и сам стал отпихивать этого человека. Одним словом, мы не шли, а прорывались с боем. Конечно, это было мальчишество. Солидные политические деятели так не делают. Сначала обеспечивается проход, он ограждается охраной, а потом идешь. Но мы завелись, крики ли нас возбудили или общая ситуация, но мы пошли на толпу и прошли через нее. Злость разбирала: уж очень видна была организованность протеста. Хорошо и даже элегантно одетые, упитанные и уж совсем не обездоленные люди. Когда видишь такое, это заряжает энергией борьбы. И мне, и Гайдару стало ясно: дело, ради которого мы приехали, нужно довести до конца любой ценой.

В таком настроении мы прорвались в зал аукциона. Сама его процедура произвела на меня сильное впечатление. Аукционист оказался художником своего дела. Мне потом говорили, что он учился за рубежом в рамках подготовки этого проекта. Но мне кажется, что у него был врожденный дар. Он увлекал зал, заряжал его азартом, как это может делать только настоящий артист.

Да, это было зрелище! К тому же не надо забывать, что на дворе стояла всего-навсего весна 1992 года. Мы только-только вышли из советской власти, да еще и не вышли по сути дела. Это был еще раннерыночный период, раннедемократический, когда само слово “аукцион” воспринималось как антисоветское. И тут мы воочию видим всю эту процедуру с реальными, живыми победителями, которые на наших глазах приобретали булочную или магазин. Сильное ощущение! Я представлял себе наши бурные дискуссии, все наши противостояния, бесконечные согласования документов в кабинетах, маневры в парламенте. И вот не кабинет, не споры, не аппаратные уловки, а живой реальный процесс, подлинный результат, подлинный итог. Мы сидели рядом с Гайдаром. Еще пять месяцев назад мы с ним писали всякие проекты, а теперь оказались в качестве официальных представителей власти, которые довели дело до конца. То был момент счастья.