Привет, Афиноген

Наше состояние плачевно. Мы не чувствуем ни масштаба, ни пользы своей работы. Не понимаем даже ее смысла. Как будто мы все студенты и проходим практику на чужом предприятии. Хотя трудно принять за студентов наших многочисленных зрелых менеэсов. Отдел, занимаясь самообманом, обманывает и других, государство в том числе… Я предлагаю решить вопрос одним махом, не мудрствуя. Не провожать надо Карнаухова на пенсию, а целиком ликвидировать отдел со всеми его причиндалами. На первый взгляд предложение звучит экстравагантно, но, поверьте, это единственное правильное и экономически выгодное решение.

Голос с места:

– У нас нет безработицы, Гена!

– Нету и не надо. Рассуем бездельников по другим участкам, рассредоточим. А то как–то так получилось, что мы все сбились в кучу. Кстати уж, есть отделы, как, впрочем, и целые институты, которым, конечно, лучше не работать, это выгоднее для всей отрасли. С ужасом думаю, что получится если наш отдел действительно раздует пары и потребует к себе внимания и уважения, – сколько занятых людей будут ото» рваны от дела в других местах. Уж лучше не надо, товарищ Кремнев. Я вижу только два выхода из положения. Первый, и лучший – распустить отдел, как распускают полностью деморализованный полк. Второй – оставить все, как было.

Собрание не шумело, не ерепенилось, в зал вернулось изначальное умиротворение. Виктор Давидюк встал, открыл рот… но слов нужных не нашел. Постоял и сел.

«Данилову больше здесь не работать, – с огорчением подумал Кремнев. – Нельзя оставаться там, где ты плюнул в лицо коллективу. Невозможно!»

– И последнее, – сказал Афиноген Данилов, – почему мне не напоминают про регламент?

– Регламент истек! – отозвался эхом председатель.

– Последнее. Про Карнаухова Николая Егоровича, Я считаю за честь с ним работать, если он не против. Раньше не считал, а обдумал все и теперь считаю. Ом не должен уходить никуда, пока чувствует в себе силы. В нем есть то, чего не хватает, может быть, мне и моим молодым товарищам. В нем живет вера в неизбежность лучших времен. Вера должна остаться. Что бы мы ни делали, как бы языком ни трепали – сначала мы люди, а потом уже младшие и старшие научные сотрудники. Если уйдет Карнаухов, всем нам будет очень стыдно. Думаю, что и вам тоже, Юрий Андреевич. Я кончил. Благодарю за внимание.

К концу выступления у него свело бок и, спускаясь со сцены, Афиноген сделал усилие, чтобы не схватиться руками за повязку. Добрая улыбка не покидала его лицо.

– Так, – сказал Давидюк. – Однако. Прошу, пожалуйста, кто следующий?

Кремнев заговорил с места, не вставая даже, полуобернувшись, проникновенно:

– Много развлекательных слов мы сегодня услышали, товарищи. Я внимал им и радовался – есть у нас юмор, темперамент… Еще бы немного смысла. Вы же не в пьесе роль играете, Гена, вы на производстве. Тут шумовые эффекты не проходят, они тут неуместны.

– Иногда уместны, – ответил Афиноген. Он присел неподалеку, в третьем ряду, и вдруг оказалось, что они с Кремневым вроде бы вдвоем беседуют, а все остальные – зрители. И Давидюк на сиене – зритель, и Карнаухов в зале – зритель. Так удачно расположились. Кремнев говорил с теплой дружеской интонацией, как бы за чашкой чая. Афиноген отвечал с еще более дружеской и задушевной хрипотой, как бы за стаканом вина.

– Если и уместны, то ненадолго. Вы же знаете – имеют значение только факты. А они против отдела. Мне прискорбно это утверждать. Я ведь не посторонний… Хотелось бы в фактах и разобраться, а нас всех явно понесло не в ту степь.

– В фактах разбираются с фактами в руках. В компетентном сведущем кругу. Данные готовит комиссия… Не думаю, что ее должна возглавлять Стукалина, да и никто из отдела. Она должна состоять из привлеченных, незаинтересованных лиц.

– Хотите, чтобы о нас весь институт судачил?

– Лично я хочу поскорее выздороветь. Но сор из избы выносить не боюсь.

– Гена, вы еще очень молоды. Вы не знаете, что репутацию можно испортить один раз на всю жизнь.

– Или факты или репутация. Репутация – это тоже область эмоций, Юрий Андреевич. Не факт.

– Вы считаете – отдел справляется со своей задачей?

– Я считаю неприличной любого свойства подтасовку. Даже факты нельзя превращать в дубинку и колотить ею по голове.

– Хорошо, я освежу в памяти некоторые моменты нашей с вами недавней беседы. Я интересовался вашим мнением о Карнаухове. Что вы мне ответили, помните? Вы сказали – это несовременный руководитель, отставший от НТР. Так?

– Жалею об этом. Глупо как–то сорвалось.

– Не кажется ли вам, что у вас слишком часто «срывается». Может, вы завтра о сегодняшнем выступлении в иной аудитории скажете, что оно «сорвалось» и вы о нем сожалеете?

Далекий вопль Стукалиной: «Двуличные они, двуличные!»

– Понимаю, – сказал мягко Афиноген. – Вы привыкли доводить дело до конца и, уж видно, ничем не погнушаетесь. Признаюсь, мне нечем возразить вам на уровне «кто, что, где, когда говорил». Этим оружием отлично владеют ваши единомышленники, Юрий Андреевич. Куда мне до них. Я – сдаюсь!

– Вы просто нахал, Данилов, – не сдержался Юрий Андреевич, – беспардонный нахал.