Привет, Афиноген

— В газетах призывы: ступайте на завод, на стройку. На лавочках судачат — молодежь боится руки запачкать, — Афиноген начинал испытывать привычное полемическое возбуждение. — Какое непонятное противоречие: с одной стороны — ученье свет, а с другой — не хватает рабочих низших квалификаций. Ужасно! Верно?.. А вот мне… Когда я слышу слова: идите сначала поработайте, а потом учитесь, мне чудится — их произносит враг. Нянечек не хватает? Прекрасно. Значит, надо создать технику, которая заменит нянечку. Надо объяснять школьникам: видите, ребятки, нянечек не хватает, — придумайте что–нибудь, напрягите серое вещество. А вы, Олег Павлович, советуете им по–другому: детки, забудьте про то, что у вас есть голова на плечах и ступайте всем кагалом в нянечки. Это необходимо. Ложь, чепуха, инерция мышления. Идите все учиться, дети. Все поголовно: учиться работать, учиться жить, учиться любить и созидать. Затыкать прорехи экономики и производства живыми людьми — преступление долгосрочное, преступление против нравственности, против всего святого…

— Эк, куда хватил, — вставил Олег Павлович. — Но я, поверьте, Гена, не настраиваю своих детей идти в нянечки. Я учу их математике.

— Зачем же вы упомянули про нянечек?

Олег Павлович, ища поддержки, оглянулся на жену, которая от неожиданного выпада Афиногена, фигурально говоря, стояла с открытым ртом. Зато Наташа с обожанием следила, как красиво шевелятся губы любимого человека — вот сейчас он сказал им все, что надо, и во всем их убедил. Наташа никак, разумеется, не прикладывала слова Афиногена к себе: при чем тут она, ее дело решенное — родить ему сына, и поскорее. Олегу Павловичу померещилось, что его новый родственник малость того, как говаривали в старину, без царя в голове, но это его не расстроило, наоборот, утешило. С таким он сумеет поладить. Гаров не переносил в людях расчетливого криводушия, лицемерия, злобы, — этот же парень не такой. Отнюдь. Сейчас он его раскусил. Остряк, самоуверенный пижон, вдруг затоковал как глухарь и открылся в полной беззащитности. Что там говорить, сам–то он разве не такой, когда дело касается любимого предмета? С Афиногеном они поладят, скоро поладят. Гаров успокоился, и глядел теперь на Афиногена Данилова с искренним сочувствием и несколько свысока. Он еще успел подумать о том, как же умеют ошибаться самые умные женщины, оценивая ихнего брата, мужчин.

— Бог с ними, с нянечками, — заметил он. — Давайте предоставим больному отдых. Замучили мы его. Талочка, может, и ты с нами?

Анна Петровна добавила:

— Гена, вы поймите нас правильно, не обижайтесь. Мы считаем — Ната должна учиться. Мы в этом убеждены и сразу вам сообщили. Хуже было молчать и таиться. Я и дочку воспитывала искренней, старалась. Мы с мужем еще вас навестим, можно?

— Говорите мне «ты», Анна Петровна. Я прошу вас, говорите мне «ты».

— Гена, — умилилась мать, — ты любишь нашу доченьку, значит, ты нам дорогой человек, вот ведь как. Правильно, Олег?

Они ушли умиротворенные, почти уверенные в благополучном исходе. Разглагольствования Наташи всерьез не приняли оба. Устала она, изнервничалась — только и всего. Педагоги Гаровы желали дочери счастья, какого пожелали бы для себя, и в этом были похожи на всех родителей, определяющих судьбу детей по собственной мерке и не признающих иных. Колоссальные бывают бури в семьях на этой почве. Войны бывают, в которых противники, нанося друг другу сокрушительные удары, буквально сживая друг друга со свету, уверены, что пекутся единственно о благе своих близких. Годы проходят, прежде чем наладятся в семье нормальные отношения, и кто–то, прозрев, догадывается, что нервы, энергия, сама жизнь потрачены и замутнены такими пустяками, на которые лишние полчаса потратить стыдно. Кое–кто из особо ожесточенных так и помирает с пеной борьбы у рта, изрыгая бесовские проклятия, не изведав тишины просветления. Сколько гордых надежд растоптано, сколько чистых родников высушено с самого начала ради идеи будущего процветания — представить больно.

Гаровы перед приходом в больницу всю–то ноченьку не спали, прикидывали варианты, разрабатывали тактику. Беспомощная дочерняя любовь извивалась в руках двух прекрасных образованных интеллигентных людей как пойманный голавль, коего свежуют перед отправкой на сковородку.

Бедная сестричка–любовь! Сколько сказок про нее писано, сколько стихов сложено, сколько книг ей посвящено. А вот явится она в семью — и ровно незваная гостья. Хорошо еще, если ловят ее прозрачные крылышки в западню вариантов, если благородные родители выгадывают ей все же какой–нибудь уголок, ищут, куда ее приткнуть, хуже, когда попросту норовят трахнуть с налету колуном по кудрявой головке. Это двум любящим уже некуда от нее деться, а со стороны–то ее нехитро шибануть в самое темечко, на корню ухайдокать.

Понять можно. Всегда–то она некстати к нам слетает, всегда тащит за собой сумятицу и перемены, всегда качает права. Не проще ли, право, чтобы совсем без нее обойтись?

Бесценная сестричка–любовь! Что бы мы, люди, делали без тебя? Какой вонючей, зеленой тиной поросли?