Привет, Америка!

В тот вечер президенты заступили на первую ночную смену. Пока Уэйн лежал в койке, они без отдыха работали над созданием «Солнечных аэропланов». Доктор Флеминг подгонял роботов, бесконечно отдавая им указания с помощью пульта. Президенты вырезали и придавали форму панелям из солнечного стекла, крепили их к изящной основе фюзеляжа, встраивали линии управления и точки швартовки. Проснувшись, Уэйн обнаружил вокруг десятки этих стрекозоподобных созданий: и одноместные монопланы, и двух-трехместные бипланы, и трипланы с размахом крыльев в двадцать метров и сиденьями для шести пассажиров. Призрачная армия стеклянных аэропланов мерцала в бледных лучах рассвета, готовая к новому дню. Ночью эти изысканные аппараты подрагивали в лунном свете, словно плененные духи, жаждущие избавиться от своих оков. Среди аэропланов терпеливо стояли президенты, потенциальные летчики, явившиеся из фантазий Уэйна о небе и Белом доме.

К концу второй недели было построено двенадцать самолетов. Уэйн хромал по залу, опираясь на клюшку Кросби и наблюдая за созданием летательных аппаратов. Усердие, с которым трудились президенты, при жизни выказывали лишь немногие из их прототипов. Роботы прерывали процесс только в тот момент, когда Флеминг откладывал пульт, чтобы прислушаться к вертолетам и шуму выстрелов с полигона аэропорта.

Во время небольшого перерыва на обед доктор Флеминг навел пульт на больную ногу Уэйна, словно желая заставить ее двигаться.

– Я вижу, ты уже окреп, Уэйн. Ты почти готов к испытаниям первых аэропланов.

– Ну… я не уверен.

Честно говоря, Уэйн не собирался летать на этих хитроумных стеклянных штуках. Не хотелось превратиться в пепел среди раскаленных кристаллов. Вслух он этого не произнес, а сам тем временем ждал благоприятного момента, когда ему хватит сил обогнать конвой из неповоротливых президентов. Как бы ни злился Уэйн из-за заточения в «Конвеншн-сентре», одинокий старик ему нравился. Жаль, что Флеминг нездоров – сейчас его таланты пригодились бы Мэнсону.

Уэйн оторвался от подноса с едой и обвел взглядом неподвижных роботов.

– Доктор Флеминг, я вот что хотел спросить… Одного президента ведь не хватает, верно?

– Какого, Уэйн?

– Господина Мэнсона.

На мгновение в глазах Флеминга мелькнул гнев. Руки у него были в ссадинах от нарезки стекла, в бороде и волосах застряли мелкие, похожие на иней осколки. Казалось, из-за волнений последних дней он постарел сразу на десятки лет.

– Да… Чарльз просил, но я отказался.

– Почему? – настаивал Уэйн. – Он сделал для Соединенных Штатов больше, чем многие настоящие президенты. Он пытается защитить все то, что вы создали.

– Соглашусь с тобой, Уэйн. – Доктор Флеминг вздрогнул от звуков взрыва с полигона. – Но его методы для меня чересчур радикальны. Цинциннати, Кливленд – это все моя вина. Я помогал модифицировать боеголовки на крылатых ракетах и «Титанах». Тогда я не понял, как именно Чарльз намерен защищать Америку. Как самоубийство защищает его самого от собственного тела.

– Доктор Флеминг, ему ведь пришлось уничтожить эти города, – не унимался Уэйн. – Флора и фауна Нового Света потеряла сопротивляемость к бактериям Старого Света.

– Так тебе сказал Чарльз? – Флеминг ковырял левое запястье, пытаясь достать стеклянную занозу. – Да, смертельная эпидемия действительно надвигается – вирус очень опасен, а антидота пока не существует.

– Значит, вы в курсе?

– Конечно. Это самая страшная из всех болезней. Она называется «другие люди». Численность экспедиций возрастает, и скоро они вновь колонизируют эти земли…

Уэйн попытался встать, чтобы, обняв, успокоить разъяренного старика. Бородка Флеминга подергивалась, как стрелка зашкаливающего сейсмографа.

– Вы не правы, доктор. Господин Мэнсон сказал…

– Уэйн! – Флеминг стукнул по кнопкам передатчика, отчего по телам собравшихся в зале президентов прошел спазм. Крылья стеклянных аэропланов с сочувствием завибрировали, как будто пол «Конвеншн-сентра» незаметно покосился. Немного придя в себя, Флеминг добавил: – Хватит называть его «господин Мэнсон». Если хочешь знать, это вообще зовут иначе. Чарльз сменил фамилию из личных соображений, когда его выпустили из Шпандау.

– Выпустили? Он же эмигрировал, – как ни в чем ни бывало, возразил Уэйн. – Шпандау – это американский район Берлина. Когда-то там была тюрьма, – продолжил он, желая проинформировать Флеминга, – где держали военных преступников – Рудольфа Гесса, Альберта Шпеера…

– А потом и других «заключенных». Век назад древнее строение снесли и, так как немцы не желали ничего там строить, землю – полагаю, в качестве иронического жеста – отдали беженцам из Америки. Шпандау – так называлась американская психбольница в Берлине, откуда и вышел твой сорок четвертый президент…

Мэнсон? Чарльз Мэнсон?

Это имя Уэйн уже где-то слышал. Может, так звали компаньона Говарда Хьюза или кого-то замешанного в Уотергейтском скандале? Прежде оно было на слуху – как, например, имя известного грабителя Джона Диллинджера.

Мэнсон, Чарльз…