Привет, это я (СИ)

До ужаса довольная Грейнджер вернулась в машину, набросила на себя ремень и, дёрнув какую-то штуку между ними, вдруг резко отъехала с парковочной площадки Поттеров.

Сердце сделало кульбит и вернулось на место, пропустив целый цикл.

Под его веками она всё еще склонялась над неудобно согнутыми коленями, стоило лишь ненадолго прикрыть глаза.

Все как-то тряслось, земля под ногами двигалась и качалась, железка вибрировала и гудела, какое-то чувство непрерывного падения сворачивало живот узлом. Было похоже на полёт на метле, да только метлу Малфой мог контролировать даже во сне, а эту неведомую хрень контролировала Грейнджер, постоянно дёргая рычаг посередине и выворачивая руль.

На секунду автомобиль остановился, а потом резко сорвался и зашуршал колёсами по дороге. Потоки воздуха толкались в лобовое стекло, защищая их лица, но волосы нещадно трепетали на ветру. Грейнджер нажала какую-то кнопку и включился странный прибор, засветившийся зелёным светом. Из него заиграла музыка, Гермиона нажала на кнопку ещё несколько раз, послышались радиопомехи и, когда она нашла то, что нужно, крутанула регулятор и музыка заиграла громче, заглушая гуляющий в ушах воздух.

Они выехали на оживленную дорогу, и девушка прибавила газу. Малфой продолжал вжиматься в сидение, стараясь не выдавать абсолютно никаких эмоций. Он не любил парить так близко над землей на большой скорости, но приходилось терпеть и засовывать свой нелепый страх куда подальше. Огни ночного Лондона проносились мимо, прохожие почему-то махали им рукой, что-то говорили, но Драко их не слышал. Только ударные своего сердца и гитары в магнитоле. Так много всего, света, людей, машин, домов… Так много её рядом, так много дорог и поворотов. И он здесь не понятно зачем. То ли какой-то детский порыв, то ли уязвлённое самолюбие, то ли молчаливая зрелость толкнули его в затылок и заставили открыть эту злосчастную дверь.

Гермиона, не стесняясь, подпевала солисту, иногда отпускала руль и поднимала руки к небу, подставляла лицо ветру и высовывалась из-за лобового стекла. Она как-то устало облокачивалась на свою дверь с опущенным до самого конца стеклом. Она ничего не говорила, только пела эти странные песни, покачиваясь в такт музыке на своём сидении. Малфой смотрел на дорогу, сжимал до боли ручку двери, косился на Грейнджер и молился Мерлину, чтобы они не умерли в этом куске железа на колёсах. Он готовился трансгрессировать в любую секунду, он отчаянно хотел это сделать, но растрепанные волосы с белыми прядями гуляющие в руках ветра, не отпускали. Его пустили во что-то очень личное, открыли дверь и грубо пригласили, пристегнули ремнем безопасности. Хотелось любоваться ею. Любоваться танцующими под музыку плечами под тонкой курткой, хотелось почувствовать…

Малфой медленно разжал пальцы на ручке, ставшей влажной и горячей от его каменной хватки, и медленно вытянул руку через дверь. Тёплый воздух тут же ударился в ладонь, и он сжал пальцы, поймав за хвост неощутимое нечто, тут же раскрывая руку под поток несущегося навстречу ветра.

Она всегда это чувствует, когда садится в эту коробку на резиновых колёсах?

Здесь и была разница. На метле всё твое тело одна большая нервная точка, контролирующая каждый шаг и каждое движение, а здесь он не контролировал ничего. Он прикрывал веки и чувствовал танцующую рядом Грейнджер, дурацкую музыку из её радио и сам город. Он так редко видел настоящий Лондон, а теперь нёсся по свободным улицам на настоящей машине с девушкой, которую отчаянно хотел ненавидеть. Хотел ненавидеть, а на самом деле просто хотел её. Не как мужчина, а как человек. Как половина хочет быть целой, как смерть хочет жизни, как тишина хочет кричать, как бензин хочет взрываться в цилиндрах и толкать, толкать поршень…

Это у меня в крови.

Это у меня в крови.

Я встретил свою любовь ещё до рождения,

Она хотела любви,

А я — вкусить крови.

Она подпевала эти строчки с такой болью на лице, что хотелось провести пальцем между сведенным бровями, чтобы разгладить глубокую морщинку, удобно улёгшуюся между ними.

Это у меня в крови. Родиться, жениться, сделать правильный выбор. Он должен был её ненавидеть. Тогда какого хера сидишь в её машине и слушаешь это дерьмо? Какого хера в твоих снах теперь эта девчонка в шортах бегает по Мэнору и зовёт тебя за собой? Какого Салазара Астория с помолвочным кольцом на пальце такая холодная чужая и такая… не твоя.

— Остановись.

Ты можешь трангрессировать. Давай. Прочь отсюда. Щёлкни пальцем.

— Остановись, Грейнджер.

Карие глаза на секунду встречаются с серыми, и она выключает музыку. Озирается по сторонам и, выхватив удобное место на небольшой парковке, останавливается и глушит мотор.

Куда вы вообще ехали? Куда ты поехал с ней? Идиот.

— Тебе нехорошо? — повернулась в пол-оборота, смотрит внимательно, почти с нежностью, почти с…

Ты ещё можешь. Может быть, в последний раз. За это раз ты себя ещё простишь. Накажешь, но простишь.

— Поцелуй меня, — не приказ. Просьба. На грани. Самого себя хочется прибить за это и разрезать язык в змеиную уродливую дрянь.