Привет, Галарно!

Сегодня цементные блоки достигли уже человеческого роста, то есть половины того, что я заказал. Это производит впечатление. Я чувствую себя, как пантера в зоопарке Грэнби, а сама идея пришла мне в голову, когда я смотрел телевизор. По нему показывали старый фильм с Дугласом Фербенксом-младшим. Злой барон, не Фербенкс, конечно, который угнетал крестьян и копил золото в замке, замуровывал заживо в крепостной башне рыцарей, женами которых он мечтал обладать. По прошествии времени от них оставались лишь кости, ну а шкуры доставались барону. Я подумал: «Галарно, ты должен запереться, уйти в себя, это пойдет тебе на пользу. Хватит мечтать, этнографировать, путешествовать и распевать песни: ты закроешься в доме, запасешься ящиками печенья, а когда оно кончится, ты, как Мартир, захлопаешь глазами в ожидании смерти». Я не стал предупреждать ни Артура, ни Жака, только вот положу тетради на буфет, чтобы были на видном месте. Таким образом, читая мою книгу, они поймут, что я хотел сделать что-нибудь конструктивное, например, выстроить стену.

Самым конструктивнымбыло бы вновь взяться за учебу, чтобы поступить все-таки в какой нибудь университет в Монреале. Но сколько и он пытался погрузиться в науку, ничего не застревало в моих мозгах. Дырявая моя голова! Что поделать? Сти. Тот, у кого башка не варит, не имеет права на жизнь. Неспособный понять прочитанное не имеет права на жизнь. Тот, кто не зарабатывает десять тысяч долларов в год, короче, бездельник, не имеет права на жизнь.

Каменщики окликают меня со стены. Они бросают мне банку кока-колы и бутерброд. Славные ребята. Но — рабы. В смысле: когда они закончат кладку четырех стен моей тюремки и если у Дюга не будет другого контракта, им придется разойтись по домам и сесть на пособие по безработице. Это не жизнь: одну неделю они получают сто восемь баксов, другую — дай Бог шестнадцать. Мне это было известно еще до покупки «Короля», в Монреале: я там работал на стройке. Зима шестьдесят третьего года прошла у меня между двух строек. Сти. Поганое общество! Мне надо бы набить соломой чучела депутатов. Вот так вот расставить по всему саду их чучела. Тело мое сдать Лео, а глаза в банк роговиц. Мои глаза будут жить в другой голове, чаще улыбаться и по-прежнему замечать девчонок, виляющих задницами в мини-юбках. Пресвятая Дева Мария!

Ещё один день и тебе уже никогда не выйти отсюда.

Дюга пристально смотрит на меня, торчащая изо рта прямая сигара погашена. Этот Дюга сам словно из цемента. Он был знаком с папой, но всегда отказывался ступить на борт «Вагнера III».

—Ты уверен, Галарно, что не передумаешь?

—Не передумаю. Не волнуйтесь. У меня есть сухое печенье и сыр. Я пока тут попишу.

—Свое завещание?

—Да.

—Слушай, Франсуа, конечно, это не мое дело, но...

—И долго вы будете читать мне нотацию?

—Ну, если ты будешь говорить в таком тоне...

—Извините.

—Никаких обид. Я только хотел предупредить: завтра мы работаем снаружи, так что не увидимся

—Чем быстрее все будет кончено...

—Я хотел тебе сказать... (Он, чуть прихрамывающий, был похож на ходячий цементный блок.) Я хотел тебе сказать, что на всякий случай стремянка будет за сараем.

—Да мне не надо.

—Это не потому, что тебе надо или нет. Это ребята посоветовали: оставь стремянку и скажи ему: Галарно, когда захочешь сыграть в блэк-джек, имей в виду, что мы в таверне «Канада». Бывай, Галарно!

Дюга как-то по-детски взобрался на стремянку, потому что одна из его ног не сгибалась с тех пор, как здоровенной доской ему раздробило бедро. Взобравшись на стену, он обернулся в мою сторону и большим пальцем указал на облака, потом оттолкнул ногой стремянку в сторону дома, и она упала, как он предупреждал, за деревянный сарай. В общем, та еще тюремка получилась!

Т

Я забылся тяжелым, тягучим сном, как пиковый туз в карточной колоде. То же самое было со мной в первые дни в Леви. Когда уже нет сил держать глаза открытыми, смыкаешь веки. Я задвигаю шторы, исчезаю, все, прошу не беспокоить, ухожу в себя, выворачиваюсь наизнанку, словно резиновая перчатка. Заглатываю себя самого, костьми наружу, оболочкой внутрь. Таким образом все ощущается иначе, в том числе и боль. Я спал на софе, в своей постели, на ковре, в.гамаке, который Мариза когда-то натянула между столбом для бельевой веревки и плакучей ивой. Плакучая ива создает впечатление богатства. Получается что-то вроде целой усадьбы: мне только не хватает егеря, леса, беседки, интенданта, двух служанок, личного повара и еще садовника; если я обрежу ей ветки, она перестанет плакать, получится что-то вроде обезглавленной, но упрямой ивы Галарно. Я раскис.