Привет, Галарно!

У моей стены твердые края и квадратные углы. Я самоедствую в прямом смысле и хотя и ем по десять печений в час, все равно вес падает. Мне уже никогда не вернуться в прежнее состояние Сегодня утром мои ботинки стали соскакивать с ног, а куртка — болтаться на теле, я, кажется, уменьшаюсь в размере, меня можно было бы выставить в качестве музейного экспоната меж двух заспиртованных голов. Но я люблю точность: когда-то я измерил свой рост у стены в моей комнате (приставил линейку к голове и сделал отметку огрызком желтого карандаша: сейчас надо бы повторить).

Случилось то, чего я так боялся. Я скукоживаюсь, словно вареная сосиска, забытая на дне кастрюли: я уже едва достаю электрический выключатель, даже если встану на цыпочки, дотянусь до него, как ребенок, лишь указательным пальцем. И дело идет с ускорением: в первые дни мой рост падал едва заметно, затем на сантиметр за полсуток, а сегодня чувствую, что уменьшусь на целый фут, короче, по дюйму за полсуток. Когда я начну ходить пешком под стол, мне придется смириться, может быть, разжечь костер и сделать себе аутодафе. Я впадаю в детство, вот мне уже шесть лет, я мечтаю об электрическом паровозике, о мешке мраморных шариков величиной с яйцо. Мне тяжело это признать, но я скучаю по людям, клиентам, электроплитам, запаху шоссе. Я сворачиваюсь в клубок, я смешиваюсь с известковым раствором стены и чувствую себя словно бабочка на обелиске.

Малыш Галарно. Ты один. Я погружаюсь в тетрадки. Я ведь не профессиональный писатель, и фразы у меня рождаются в муках, я не Блез Паскаль, я никогда не переживал ночных пожаров, за исключением случая, когда придурочные мальчишки на скутерах попытались поджечь мой лоток, я не Лабрюйер [62]и не какой-нибудь другой сорт сыра...

Я стою у подножия стены, как злая собака в саду у пустующей виллы и не лаю: у воров есть заботы поважнее, чем грабить мою копилку; к тому же я храню в ней лишь шоколадные монетки. В общем все было бы ничего, если бы не головная боль: тяжко быть и пленником и сторожем в одном лице...

«Дорогой Франсуа Галарно, Если я тебе пишу, то потому, что ты единственный, к кому я могу обратиться, и при этом не чувствовать себя нелепо или заранее преданным; пока я продавал хот-доги, такая мысль никогда не пришла бы мне в голову, но вот сейчас я заперт в склепе под открытым небом. Как я дошел до жизни такой? Из-за женщины, дорогой Франсуа, из-за той, которая, и т. д.».

Сегодня вечером я отправляю это письмо в ванную, а получу его завтра утром или в следующий раз, когда пойду пописать, все просто, и отвечу на него, как в любовной переписке, без промедления.

«Дорогой Франсуа Галарно,

Ваше письмо меня очень тронуло, и я отвечаю на него для наших многочисленных читателей и читательниц, которые находятся в подобном положении. Прежде всего позвольте сказать вам, что ваша идея построения стены просто замечательна и я рекомендую всем моим верным читателям сделать при первой возможности то же самое. Разве не лучше пойдут дела на свете, если каждый из нас окружит себя четырьмя стенами, чтобы быть подальше от соседей, встреч, визитов, оскорблений, лживых улыбок, обещаний и зависти? Допустим, перед вами радостно распахнули двери, тем временем, пока вы отвечаете со всей душой, тот же самый человек вас взял и предал, но вы-то не впали в истерику, вы поступили правильно, не нужно придавать большого значения банальной любовной интрижке. Единственный ваш просчет, если можно так выразиться, я вижу в вашем решении уйти в себя, ведь хотя стена вас и защищает, она же вас и отделяет, и т.д.».

И подпись: Джоветта или Марчелла. Их письма оказываются в холодильнике, на пороге двери, под подушкой, под бутылкой пива.