Привет, святой отец!

Что привлекло мое внимание — так это отблеск луны на блестящей поверхности. Приглядевшись внимательнее, я увидел, что некто как раз прикладывал к плечу ружье с оптическим прицелом. И что мне особенно не понравилось, так это то, что вышеуказанное ружье целилось не в кого иного, как в вашего покорного слугу, лично в меня, единственного и любимого сына Удачи. Не желая причинять огорчения последней, я припустил во все лопатки, пока не попал в укрытие балюстрады. И хорошо, что сделал так, поскольку несмотря на свой топот, едва достигнув укрытия, я услыхал сухой треск выстрела. Его продолжил грохот бьющегося фарфора. Пуля, дорогу которой я не преградил собой, расколола дымящуюся супницу. Супница взорвалась, официант выпустил поднос, и тот вместе со всеми тарелками рухнул на землю.

Какой тут поднялся хай! Начальство начало песочить этого парня, он протестовал, но никто не желал слышать его жалобы. Ему дали пощечину, выгнали и подняли на смех. Я выпрямился и посмотрел в сторону крыши. Стрелок исчез.

Встревоженный, я вернулся к Александре II.

— Что случилось? — спросила она.

— Неловкий официант, моя прелесть, такое случается и в самых лучших домах.

Что меня беспокоило во всем этом, так это то, что меня вычислили, за мной следили, а я этого не заметил. Для полицейского, у которого начисто отшибло инстинкт, это обычное дело. Я шел себе своей дорожкой, а какой-то тип следил за мной, вполне решив меня убрать. Во всяком случае, если пейзаж хотят очистить от меня, значит, я мешаю. А если я мешаю, значит, я напал на правильный след, не так ли?

Я решил напоить мою недоступную, чтобы подготовить почву, поскольку Сан-Антонио, вы же его знаете, мои красотки: оттого, что некий неизвестный хочет разделаться со мной как с президентом Кеннеди, я не стану пренебрегать девчонкой из госпиталя. Наоборот, это только подстегнуло меня и придало остроты и пикантности всей этой церемонии. Это щекотало мне нервы.

Спустя четверть часа я ввел эту провинциальную глупышку в мраморный холл своего дворца. Кессаклу дрыхнул за филодендроном. Ему бы следовало проконсультироваться у ларинголога, потому как он спал с разинутым ртом.

...Я прикрыл дверь своей комнаты.

— Чуточку виски, моя маленькая фея?

— Ох, нет! Это слишком крепко.

— Я вам помогу!

Она упала на канапе. Я устроился рядом с ней, предварительно наладив подходящее освещение, и положил опытную руку на плечо красотки.

— Александра, — прошептал я, — как вы объясните то смятение чувств, о котором я вам говорил?

— Говорите по-французски, — шепнула она.

— Но вы же не поймете, — удивился я.

— Это не важно, это чтобы слышать ваш язык.

Я улыбнулся ей и выдал чисто сан-антониевское:

— Язычок мой, малышка, я бы предпочел, чтобы ты не слушала его, а попробовала на вкус! У тебя чертовски соблазнительный рот, знаешь ли, и я бы хотел получить ордер на вселение, чтобы приютить в нем своего лучшего дружка!

— Чудесно, — промолвила она, — это как музыка.

— Кроме этого, я ничего не могу сыграть тебе, крошка! Ни «Волшебной флейты» Моцарта, ни увертюры из «Принцессы чардаша».

Она закрыла глаза. Я склонился над ней и провел ревизию ее рта. Все тридцать две штуки были на месте. Девушка буквально приклеилась ко мне и разделила поцелуй. Ну что ж, классический дебют, но, как сказал бы иной, надо входить либо здесь, либо через двери. Я развернул ее на канапе, блуждая рукой по ее телу. Прыжок через препятствие! Все идет отлично. Она сказала «нет», но по-гречески, а я не был расположен к пониманию.

Она любила. Она это говорила, она это стонала, она это кричала, утверждала, шептала, клялась, божилась, повторяла, объясняла, жаловалась.

Мы разъединились. Но вот она опять повисла на мне и заплакала у меня на груди.

— А мой жених? — рыдала она.

Каков конец, согласитесь?

— Твой жених рогат, моя нежная, — отвечал я.

Я бы очень хотел найти другое слово, чтобы обозначить то, что с ним произошло, но, честное слово, не нашел.

Тут раздался звонок телефона. Сорок две секунды назад он мог бы сломать нам кайф.

Я пошел снять трубку, думая, что это комиссар Келекимос хочет сообщить мне новости. Но это был дежурный из вестибюля.

— Мадемуазель внизу! — сказал он.

Катастрофа! Александра I прикатила раньше, чем предвиделось в моих планах. Что делать? Но вы еще не знаете всей изобретательности вашего Сан-Антонио, мои милые.

— Скажите, старина, — сказал я, — вас не интересует возможность заработать благодарность, огромную, как Акрополь? Тогда проводите эту мадемуазель в свободную комнату, уверив ее, что это моя, и скажите, что я сейчас приду.

— Хорошо, месье, — невозмутимей ответил служащий.

— Кто это? — пробормотала Александра II.

— Только что приехал мой шеф, я должен пойти отчитаться, — объяснил я, приводя себя в порядок с немыслимой быстротой.

— А я?

— Отдохни, мой цыпленок, эта кровать просто создана для отдыха.

Я провел гребенкой по волосам, смазал физиономию одеколоном (браво! «Балансьяга») и снова снял трубку, чтобы спросить у ночного дежурного, в какую комнату он отвел «вышеупомянутую особу».

— Номер 114!

— Спасибо!

Ах! Француженки, французы, какая ночь!