Прививка от невежества

Второе пробуждение было таким же. Ничего, кроме вина и безудержной любви. Мозг затуманился, я совершенно уже не мог соображать, комната плыла перед глазами. Неудержимая энергия выплескивалась сквозь тело. Тело и энергия потеряли контроль друг над другом. Собравшись с последними силами, заставил себя прочесть два заклинания. Читал правильно, слова сочетая с вдохом и выдохом. Тогда впервые четко осознал: во мне два человека. Но главное было не совсем понятно — каким желаю быть.

Сперва сделал вид, что заснул, а через время заставил себя заснуть. Проснулся первым, шатаясь, старался делать все тихо. Одевшись, выскользнул из дома и с удивлением обнаружил, что за городом, в каком-то лесу. Вот и пришлось идти к дороге, останавливать машины, пугая водителей вопросами: где я и могут ли они отвезти меня в город. Мужчины уезжали сразу, даже не выслушав мои жалобы, их не прельщала моя корейская энергетика. Отчаяние начало сводить тело судорогой. Махнув на все рукой, я сел посреди дороги.

“Никому ничего не нужно,” — схватившись за голову, думал я. Что нужно в городе от сохраненных древностью знаний: не быть больным, вылечиться для того, чтобы жрать снова. Пищевая наркомания в городе поразила меня. Для того, чтобы ощутить вкусовые эмоции, люди нажирались до помутнения в мозгу и, только становилось легче, начинали поглощать снова. Это было одно из самых доступных удовольствий, потом заболевали, приходили ко мне, чтобы вылечиться и продолжать, потом — снова ко мне. Получался какой-то демонический круг.

Второе удовольствие было для меня вообще непонятным. Мужчины — хотели, но не могли, женщины — хотели, но не могли, потому что не с кем. И тогда женская сила поворачивалась к женской силе. Это пугало потому, что являлось доказательством прямой гибели человечества.

К тому времени, когда сидел посреди дороги, я уже несколько лет пробивался в окружающую меня медицину. В городах она была злобной и денежной, никому не принося облегчения. В институты и больницы пробиться было невозможно, и даже в Минздраве мне посоветовали сидеть спокойно дома, а кого нужно вылечить — пришлют. Невозможно ничего изменить, все удобно текло в уже проложенном русле: никому не нужны серьезные изменения — так много денег вложено в лжемедицину. И поэтому приходили ко мне лечиться врачи со всевозможными научными званиями и, вылечившись (разве мог я им отказать), шли по-своему лечить своих больных. Положение было безвыходным.

Рядом со мной резко затормозила машина. Взвизгнули тормоза, хлопнула дверь, и я поднял голову. Высокие сапоги, очки и прозрачная косынка на голове.

— Что с вами?

“Красивый голос, — подумал я. — Опять попался.”

Глаза закрылись сами собой.

Ей это было очень нужно. Домой попал только через три дня. Вот таким был я спасителем заблудшего общества.

Мой громкий смех разбудил Андреевича.

— Ты чего? — спросил он.

— Да так, кое-что вспомнил.

История с таинственным домом окончилась еще забавнее. Жена встретила нормально, я был по-настоящему ей благодарен. Не зря делился знаниями. Жене они дали силу выдержать этот идиотизм, который я искренне называл школой. Она понимала все происходящее.

Я принял ванну после своих приключений и вышел в прихожую. В дверь позвонили. Жена запустила моего бывшего больного. Он был возбужден и слегка дергался — трава с ресторанами сочетается плохо.

— Представляешь, Серый, — вздрагивая, рассказывал он. — Мы с тобой гуляем, кстати, погуляли неплохо. Да куда же ты делся?

— Да вот, Иванович, — промямлил я. — Все напились. Что оставаться?

— Да это нормально, — похлопал он меня по плечу. — А рядом, Серый, гулял мой друг.

Тут Ивановича тряхнуло, и он перешел на непонятный язык. До этого я воспринимал его, как нормального бизнесмена, но в нашем свободном мире все законы, все понимания, человеческие и нечеловеческие, смешались в огромное клокочущее безумие.

— Вкинься, Серый, — продолжал уважаемый бизнесмен. — Мой кентюха тоскует до беспредела, а сколько дел мы с ним сделали — умотаться можно. Я даже не знал, что за перегородкой гуляет он. Так вот, мой братишка до беспредела влюбился в одну суку, и гуляли они возле нас, через перегородку. Он, эта стерва и еще две недоделанные сучки. Вкинься.

“Ничего себе бизнесмен,” — подумал я. Было такое впечатление, что Иванович недавно вышел из того же лагеря, что и я. Но я то мучился за травы, а за что он, такой правильный и богатый?

— Нет, ну ты врубись, — продолжал Иванович. — Какая конченая сука! Кентюха цветы ей год таскал, а она рыло воротила. И мало того — пропала со своими лярвами в центре отдыха. Искали мы их несколько дней. Ну, свою трогать он не будет, любит очень. Да все они… — Иванович махнул рукой. — Ну, взяли ее подружку, пошугали, и, ты представляешь, эта стерва раскололась. В ресторане, где гуляли с тобой, они зацепили какого-то барбоса и тащились с ним два дня на даче. Я поклялся кенту: поймаем козла, сам разрежу брюхо, на котором наколота какая-то жаба.