Прививка от невежества

Чуйская ночь оказалась не прохладной и даже не холодной. Первая чуйская ночь была ледяной, ломающей безжалостно суставы, растягивающей сухожилия. Хотелось завернуться в одеяло, прогнуться и упереться в кан затылком и пятками. Многие так и делали. Отец — Солнце спрятался за Тянь-Шань, и ночью в Чуйской долине царствовал холод. Я спустился со второго этажа. Полная, пугающая не темнота, а чернота, лишь огромные звезды над головой. Казалось, над долиной — не звездная сеть, а какой-то сумасшедший натыкал стоваттные лампочки. Но звезды светили только для себя.

Здесь пригодилась старая корейская школа. Я шел рядом с бегущим вперед арыком, где-то там стоял из красного кирпича туалет. За углом дома кончилась бетонная гладь, и я сразу провалился по пояс в воду. Через мгновение дошло, что это обычная высокая трава. Не холод, наконец понял я, сырость рвала сухожилия, ломала суставы и тревожила старые травмы. Я не стал искать узенькой бетонной дорожки, бегущей к красному домику. Зачем искать, если и так мокрый с ног до головы, будто окунулся в ледяной арык. Тогда я еще не знал, что такое арык. Маленькие ледяные вены, берущие силу в Тянь-Шане, стекали вниз, разрезая долину вдоль и поперек.

Я медленно брел и вдруг прикоснулся вытянутыми вперед руками к чему-то живому и не смог сдержать свой возглас. Что-то мягкое и необыкновенно теплое засмеялось в ухо и нежным голосом с непередаваемым акцентом сказало:

— Три шага вперед.

Легкие шаги мягко зашуршали по бетонной дорожке, исчезая из моих ушей. Три шага — и вытянутыми вперед руками я уткнулся в долгожданный домик.

Когда вернулся, увидел печальное зрелище — радостный Андреевич, его счастливые глаза светились, рассказывал о школах индийской, вьетнамской, тибетской, корейской, рассказывал обо всем, что знал. А рядом сидела моя жена и с верой смотрела на него. И еще на кане сидели озлобленные, завернутые в одеяла, окоченевшие и перепуганные люди. Они сидели, тупо уставившись перед собой. Почему должно быть по-другому, почему они так решили? Андреевич был счастлив, жена верила, а я понял: мне идти сквозь чужую тупость, непонимание, еще идти через любовь и веру своей жены. А впереди — Фу Шин.

“Ну почему же ты не слесарь-сантехник? Бедный Сережа…” — снова подумал я. Но все же в тот момент от чуйской росы было хорошо и радостно. В том, что сна не дождешься, пока не потеплеет, сомнений не было. Один лишь Федор чмокал и скрипел зубами во сне. Потрогав его лоб, я понял, что высокая температура усыпила спонсора. Так мы и сидели до утра.

Солнце вышло внезапно, к этому нужно было привыкать. Где-то на далекой мечети затянул свою заунывную песню мулла. Сразу стало тепло, одеяла потихонечку сползли, еще немного — и ребята сложили их возле себя. Открыл глаза выспавшийся Федор, нащупав свои очки, нацепил их на нос. Чуйское утро. Тела у всех болели, казалось, что суставы скрипят.

— Ну что, покурим? — предложил Андреевич.

Я кивнул головой.

— Скоро будет чай, — сказал он ребятам, и мы вышли на узкую крутую лестницу.

Двухэтажный дом нуждался в ремонте, хотя был достаточно прочным. Пройдя бетонированный двор, мы зашли на мостик и прошли над звенящим арыком.

— Куда идем? — спросил я у Андреевича.

— Подальше, — ответил он. — Учитель гоняет за курение.

— Как будто он и так не узнает, — усмехнулся я.

— Так что, коптить у него во дворе?

Я увидел, что Андреевич очень раздражен. Мы достали сигареты и закурили. Вокруг летали незнакомые птицы, я узнал мину — так называемого китайского скворца. Пролетело что-то ярко-зеленое, но рассмотреть не успел. Мы стояли возле пышных, тоже незнакомых кустов — все чужое. Даже воздух был совершенно чужой, прозрачный, с резким, обжигающим запахом. Рядом издавал звуки ручья стремительно бегущий арык.

— Рассказывай, — жестко сказал Андреевич.

И я полностью понял его.

— Да что рассказывать? — пожал я плечами. — Последний раз вы видели Учителя десять лет назад и не в этом месте. Моя жена верит, я не могу не верить, потому что это моя жизнь. Не верить в свою жизнь — глупо. — Я снова пожал плечами. — А ребята только вступают в жизнь. Тут мы и увидим кто, и как, и куда. Знаю, как они рвались: если бы все поехали, в долине мало было б места. Сделаю все, что могу, ну, а чего не смогу, того не сделаю. Не дрейфь, Андреевич! Одного не могу понять: зачем Фу Шину такие нагрузки? Но, скорее всего, это его жизнь. Единственное, что еще хочу сказать, — продолжал я, — будет тяжко. Ребята решили, что это их жизнь, но наша родная демократия перевернула всем мозги. Я сто раз объяснял, что в жизни не так. Да, Андреевич, лихо ты замутил! Взяли мы самых лучших, тех, кто рвался больше всего, тут-то и узнаем, правильно ли питались и так ли делали дыхательные упражнения. В общем, все тут будет видно, да и психика себя проявит: это ведь не дома щеки надувать и корчить из себя мастеров.

— Смотри, философ, — покачал головой Андреевич.