Прививка от ничего (сборник)

Признаваться в том, что не справился с революционным поручением, совсем не хотелось. И я брякнул первое, что пришло в уже утомлённую классовой борьбой голову:

– На улице Плеханова…

Денис надел берет и ушёл.

Это повторялось каждый вечер. Каждый вечер Денис брал такси и называл улицу революционера Плеханова, которую уже давно переименовали. Каждый вечер таксисты отвозили его на Казанскую, где, конечно, не обнаруживалось никакого «Че». А только контрреволюционный ресторан «Тиньков». Каждый вечер Денис возвращался злым и недоумевающим. Я же молчал, как партизан.

На четвёртый раз Денис вернулся довольным и пьяным. Впрочем, «вернулся» – не совсем то слово. Точнее, его вернули. Вернул таксист, притащив из машины прямо к двери моей квартиры. В полумраке лестничной клетки прозвучали последние в тот вечер слова Команданте:

– Полтавская улица, Пол-тав-ска-я!

Почерк

Мы сидели в тесной комнатке общежития.

Комнатой это можно было назвать с трудом, поскольку её высота была едва ли не больше, чем длина и ширина. Эдакая коробка для людей. Произведение сталинской архитектуры, выражающее ничтожность человека. По иронии судьбы, именно в таком доме располагалось общежитие Литературного института.

По этому поводу мой однокурсник говорил:

– Надо ещё во ВГИК поступить! У них общежитие хорошее…

Институт дал очень многое. И дело не в обычной программе «филфака», которую можно изучить за год, а именно в общении с «коллегами по цеху». Безвестными однокурсниками, именитыми преподавателями… К третьему году понимаешь, что в каждой из этих групп есть гении и бездарности. Учишься признавать то, что вне тебя, разбирать чужой почерк и любить его, как свой, если не больше.

Эти уроки преподавались даже не в стенах института, а в клетушках-комнатушках общежития.

Итак, мы сидели в тесной…

Кто-то играл на гитаре, кто-то разговаривал, когда зашла наша однокурсница:

– Ребята, тут моя подруга просила посмотреть её стихи…

В руках Наташи покачивалась увесистая и весьма потрёпанная тетрадь. Формат не обещал ничего хорошего. Однако уставшие от творчества друг друга литераторы взялись за дело с необычайным рвением. Тетрадь пошла по кругу.

Наконец очередь дошла до меня. Я бережно держал листки, исписанные аккуратным девичьим почерком. Без единой помарки. Что настораживало.

Стихи были достаточно беззащитными. Красной нитью тянулась ненависть к любимому, который что-то не так сделал. Образы казались куцыми, форма – заимствованной. Хорошо, конечно, что человек много читает. Какое-то четверостишие напомнило даже Мандельштама. Что я тут же и записал карандашиком на полях.

Следующим читал Воронин. Он кряхтел, вздыхал и строил гримасы. Потом дошёл до моих пометок и с удивлением спросил:

– А это что такое?

– Мандельштам, – назидательно сказал я.

– А-а-а-а, – протянул Воронин в нависшей тишине. – То-то я смотрю почерк другой!..

Ужин

Вечер опускается на город, как одеяло.

Мы брели по его мягким, тёплым складкам, попивая пиво. Планов у нас не было.

Я не люблю строить планы на вечер. Мы весь день это делаем, записываем что-то в ежедневники, успеваем, смотрим на часы… Можно хотя бы вечер провести без планов?

Первая бутылка пива, купленная прямо напротив офиса, заканчивается обычно рядом с местом дуэли Пушкина. К счастью, его адепты предусмотрительно воздвигли невдалеке магазин. Дабы каждый знаток русской поэзии мог почтить память гения. Что мы, собственно, и сделали.

Дальнейшая часть пути к моему дому – сплошная проза. Урбанистический пейзаж, состоящий из стройки, заброшенного проектного института, троллейбусного парка, автостоянок, уродливых домов-кораблей… Как такое переносить без пива?

Итак, всего за три бутылки пенного напитка мы оказались около дома. Расходиться не хотелось. В неподвижном воздухе июльского вечера висела недосказанность. И вдруг я вспомнил, что дома оставался коньяк. Такое редчайшее событие нельзя было оставить без внимания. Мы поднялись в квартиру.

Пить коньяк в тишине – глупо. Тем более, когда на полках валяется куча дисков, а стоваттные колонки только и ждут своего часа. Мы включили джаз, поставили на стол бутылку, рюмки и принялись нарезать сыр…

Жена зашла в квартиру незаметно. Собственно, первым свидетельством её присутствия стал радостный возглас:

– О! Мальчики ужин готовят!..

За окном чуть шелохнулась ветка. Видимо, от нашего хохота.

Осторожно, двери закрываются

Я возвращался из гостей.

В поздний час московская подземка практически безлюдна. Мерный стук колёс и большие расстояния клонят в сон не хуже, чем поезд дальнего следования.

Однако со сном приходилось бороться. В Москве я жил всего месяц, поэтому мог легко проехать нужную остановку. Это в Питере многолетняя привычка ставила безошибочный внутренний таймер на любой маршрут. Я мог оказаться дома, не помня самого путешествия. В столице же всё было иначе, паутина из ста шестидесяти незнакомых станций заставляла быть начеку.

Я сидел с закрытыми глазами и внимательно слушал объявления. Все они сливались в одно сплошное «осторожнодверизакрываются», и в какой-то момент я, видимо, задремал.