Прививка против приключений

Дмитрий Скирюк Прививка против приключений

Собратьям во грехе — слагателю историй Роберту Льюису Стивенсону и достославному Карлу Фридриху Иерониму фон Мюнхгаузену посвящается.

Пролог

В котором старые друзья встречаются вновь.

Думаю, начать следует с того, кто я такой. Я не хочу писать «в гору бегом, с горы кувырком», я человек простой и высшему литературному пилотажу не обучен. Так пусть мой рассказ начнется буднично и тихо, хотя события, о которых будет поведано ниже, обыденными не назовешь, как ни смотри.

Зовут меня Дмитрий. В тот год, о котором я намереваюсь написать, мне исполнилось двадцать. Если и дальше говорить о себе, то человек я получаюсь самый средний: во мне метр семьдесят пять росту, у меня серые глаза и вьющиеся волосы, а вешу я, по трезвом размышлении, семьдесят четыре килограмма до обеда и семьдесят пять после. Ну и хватит об этом.

После школы я поступил в университет на биофак и, как всякий провинциал, не имеющий богатых родственников, поселился в общежитии. Соседом же моим по комнате оказался некий Паша с занимательной фамилией Дурманов. Сам по себе неплохой человек, он обладал несколькими крупными, на мой взгляд, недостатками. Так, он обожал культуризм и, заселившись в комнату, первым делом увешал все стены портретами, рисунками и фотографиями с изображением Арнольда Шварценеггера, рядом с которым Гребенщиков на моем плакате выглядел болезненным и худосочным молодым человеком. Я даже протестовать не решился. Будучи ревностным последователем здорового образа жизни, Паша не пил спиртного, не курил, зато налегал на мясо, пакетами трескал белковые смеси и все свободное время проводил в спортзале. Временами он любил, оголив торс, стоять перед зеркалом, изредка бросая в мою сторону торжествующие взгляды. И еще одна черта отличала его от других. Неизвестно, кто и когда привил Паше тягу ко всевозможным крепким выражениям, но ругался он виртуозно. Не подумайте, однако, что он был столь испорченным юношей! Отнюдь. Его отличало добродушие и терпимость, ругался он беззлобно и порой даже ласково. Но вот ходить вместе с ним в столовую или буфет было сущим мучением. Добродушие мигом исчезало, и передо мной представал суровый воин, грудью пробивающий себе дорогу к кассе, этакий Конан-варвар. Все бы ничего, но по пути он успевал продегустировать все блюда и набить карманы кондитерскими изделиями. Естественно, он не показывал их кассиру и, ничуть не смущаясь, уносил трофеи домой. Моя совесть восставала против подобных методов, и случалось, что я, не выдержав, подходил к кассе, что-то смущенно лепетал про «вчерашний долг» и платил за своего друга. В общем, это был всесторонне развитый и очень неглупый парень, а недостатки есть у всех.

Теперь о соседях.

Самой интересной и загадочной была комната № 400. Жили там четверо. Троих из них — студентов старших курсов, звали Витя, Коля и Олег. Все являли собой полную противоположность друг дружке. Если Витька Новокшонов представлял из себя двухметровую каланчу с длинным «лошадиным» лицом, глазами навыкате и руками как лопаты, то Олег Ким в противовес ему был миниатюрный, плотно сбитый кореец, великолепно разбиравшийся в восточных, как однажды выразился Паша, «одноборствах». Единственным, что их роднило, были ужасающие шрамы на животе и груди, оставшиеся после перитонита. Третий, Николай Паньков, являл собою «золотую середину» — жизнерадостный, по-деревенски основательный (в хорошем смысле слова), ухватистый сибиряк с усами щеточкой и удивленным выражением лица. Вместе они прекрасно дополняли друг дружку. Они любили поспорить, с полуслова подхватывали любую тему и все время затевали разные проказы и розыгрыши. Часто, скопом и поодиночке, все трое бывали в гостях в нашей комнате и рассказывали массу историй о своих путешествиях и исследованиях. Мы, конечно, им не очень-то верили, но слушать было интересно.