"Привлеченная к дознанию..."

Сегодня дежурил надзиратель по прозвищу Николай Второй. Он и впрямь напоминал царя: гладко зачесанные волосы, пушистые ржаные усы, да и пьяница безбожный.

Надзиратель принес большой медный чайник. Камера грязная, а медь начищена до блеска. Землячка с удовольствием налила себе кипятку, обхватила руками горячую кружку. Задумалась. Она не сомкнула глаз и в эту ночь: бежать...

Сущевская полицейская часть построена недавно, и побег отсюда, пожалуй, невозможен: усиленная охрана, пулеметная башня, метровые стены, тяжелые двери. Но в декабрьские дни здесь побывали дружинники, забросав ее бомбами. Камера и сейчас еще, после недавнего ремонта, пахнет краской. Запах этот, смешанный с сыростью, особенно неприятен. И всю эту сырость вбирают больные легкие. Она провела рукой по шершавой стене, постучала каблуком по каменным плитам...

А если побег не удастся? Тогда что же? Погибать? Нет, нужна хитрость...

На тюремной койке под тонким соломенным тюфячком лежат желтые кожаные перчатки, шляпа и модная вуаль.

Землячка была на допросе и не видала, как эти вещи очутились в камере. Только знает, что передала их Катенина.

Сердце тревожно бьется: побег становится реальностью. Как теперь волнуются на воле, страшась за нее. Катенина дала явку в гостиницу «Луч». Кажется, удачно. Там обосновались актеры. Двери не закрываются ни днем ни ночью. В одном из номеров живет знакомая актриса. Там и будет ее ждать Катенина.

Дни заключения тяжки. Она похудела, кружится голова, ноги ватные, чужие... А если слабость одолеет в час побега?

Несколько шагов по камере. Маленькое оконце с решеткой. За решеткой — солнце, за решеткой — небо, за решеткой — товарищи. Долго смотрит она на виднеющийся клочок неба и грезит о воле. Из тюрьмы может уйти только физически сильный человек. Кропоткин в Трубецком бастионе заставлял себя проходить несколько верст в день. Камера его по диагонали имела девять шагов. Он прикинул: девять шагов сто пятьдесят раз — получится верста. Тысячу пятьдесят шагов по камере, в которой девять шагов!

И Землячка переводит свои семь шагов в версты и шагает, шагает по камере... Думы... Думы... Побег выверяется во всех мелочах. И так день за днем...

Наконец она решается. Бывают минуты, когда камера остается открытой: разносят вечерний чай. Эти минуты и должны спасти.

Громыхает засов, скрипит тюремная дверь, и в камеру входит надзиратель Николай Второй. Он не один, а с купцом Анучиным. Татьяна шутливо с ними здоровается, хитровато прищуря большие глаза.

Всю страстную неделю Анучин не выходит из тюрьмы. По обыкновению, пьян и полон желания «Христовым именем» спасти «заблудшие души». Карманы его набиты душеспасительными книжонками. Анучин недавно «свершил хождение по святым местам». Был в Иерусалиме, посетил гроб господень, привез сандаловые крестики... Купец богат — владелец нескольких магазинов в Москве. Сыновья его причастны к революции и арестованы. Кажется, даже сидят в этом участке. Вот Анучин и зачастил. Но, помимо всего, ему мецената из себя приятно разыгрывать. Заключенные над ним посмеиваются, а надзиратели заискивают. Купец щедро поставляет в тюрьму корзины с пивом и колбасами, а в пасхальные дни — и вина с коньяками.

— Праздник воскресения Христова, — Анучин поднял вверх указательный палец с грязным ногтем, — праздников праздник и торжество из торжеств. Так учит церковь. — Купец рыгнул и качнулся.

На нем темно-зеленая суконная поддевка и шелковая малиновая рубаха. Лицо потное, волосы подстрижены под скобку, маленькие осоловелые глазки... Анучин остановился у койки Землячки и неожиданно тонким голосом запел:

Смерти празднуем умерщвление,
Ада разрушение,
Иного жития вечного начала...

Николай Второй, придав пьяному, отекшему лицу молитвенное выражение, подхватывает:

Христос воскрес из мертвых,
Смертию смерть поправ...
И сущим во гробех живот даровав...

У Николая Второго масленые глаза; он еле держится на ногах и редкостно вежлив. Правда, подозрительность его не оставляет. Надзиратель проверяет петли на двери, подходит к окну, трогает решетку.

Вчера бежали Ярославский с товарищами, воспользовавшись общей пьянкой. Ярославский посулил уголовным, сидевшим с ним в одной камере, полсотни, и те сделали в толстой тюремной стене пролом. Через этот пролом и ушли...

Землячка с замиранием сердца ловила слабые и заглушенные удары. Тюрьма шумела пьяными голосами. И лишь пр суматохе, поднявшейся к ночи, поняла, что побег свершился.

Ушли... Она пожала руку Татьяне и задумалась. Теперь бежать будет сложнее. Тюрьма всполошилась, охрану усилили, да и пьянствовать, кажется, стали меньше.

Розалия Самойловна не смогла уйти с Ярославским: не хотела осложнять их положения.

Землячка представила, как волнуется Катенина, поджидая ее в гостинице. Сорвался назначенный день побега. В эту ночь она не сомкнула глаз, как не сомкнула их, наверно, и Катенина.