"Привлеченная к дознанию..."

Допросы и раздумья, допросы и раздумья. И так день за днем. Долго ли будут держать в участке? Наверно, скоро переведут в тюрьму. Следствие она старается затянуть, но Миронов явно спешит. Нужно отдать ему должное: не глуп и дело знает досконально. Трудно приходится на допросах.

Землячка встряхнула головой: мысли все какие-то грустные. Плохо быть оторванной от революции. А почему оторванной? Ведь бежал Бауман из киевской тюрьмы? Бежал!

Побег! Безусловно, это единственный выход. Кольцо следствия затягивается. Вчера Миронов разбил ее версию о мещанке из города Могилева Марии Казимировне Осмоловской, православного вероисповедания, за которую она себя выдавала. На несчастье, в Могилеве оказалась здравствующая мещанка Мария Казимировна Осмоловская, вдова коллежского регистратора, семидесяти пяти лет.

Землячка еле сдержала улыбку, когда Миронов предъявил карточку сморщенной старушенции в капоре с лентами и ввалившимся беззубым ртом.

— Неужели это вы, Розалия Самойловна? — спросил он участливо, а глаза смеялись.

Да, действительно смешно. Миронов думает на этом деле построить карьеру. Процесс обещает быть громким. Бойкий ротмистр вообще высоко метит. Розалия Самойловна повернулась к стене и подложила ладонь под голову. Бежать! О чем бы она ни думала, о чем бы ни вспоминала — бежать!

ПРОГУЛКА

В камеру вошел надзиратель. Землячка от Татьяны знала, что зовут его Вадимка, что он сластена и пьяница. Передал коробку конфет, наполовину опустошенную, и спокойно отвел глаза, заметив ее возмущение.

Волосы у надзирателя зализаны на прямой пробор, он так и благоухает дешевыми духами. Мундирчик отутюжен. Вадимка служит в полиции недавно, на лице, скуластом и безбровом, улыбочка.

Розалия Самойловна нетерпеливо поглядывает на часы. Сегодня разрешена прогулка, на которую она возлагает большие надежды.

Маленький дворик, мощенный булыжником, примыкал к полицейской части. В дни передач через этот дворик проходили родственники и близкие. Если же совпадет время прогулки со временем передач, то можно на ходу переброситься словом.

Солнце заливает тюремный дворик. Землячка с удовольствием прохаживается по кругу, стараясь поближе держаться к калитке, через которую пропускали посетителей. Ждет Катенину, свою давнюю подругу.

Дворик усажен тополями, почки их набухли, позеленели и покрылись лаком. На голых ветвях прыгают взъерошенные воробьи. Слышится заунывный великопостный звон. Это у Пимена. Стояла страстная неделя, и колокола мрачно гудят о суетности мирской.

Землячка знала этот храм. Совсем недавно пришлось укрываться в нем, спасаясь от слежки, да не одной, а с Костей Маленьким. Она шла на Миусы к трамвайщикам. Сопровождал ее Костя. Как никто другой, он знал лабиринты тверских и миусских переулков. И вдруг за ними увязался шпик. Они стали петлять, нырнули в проходной двор у дома Курникова, облицованного кафелем с красными и синими цветами, и выбрались на Сущевскую. Началась оттепель, улица утопала в грязи. Ноги скользили и проваливались. На Селезневке удалось смешаться с толпой богомольцев и свернуть к церкви святого Пимена. Золотились купола, и голуби грелись на солнце.

Она усмехнулась, заметив растерянное и удивленное лицо шпика. Но все же он вошел в ворота церковного дворика, стянул барашковую шапку, перекрестился. У большой иконы святого Пимена было особенно людно. Землячка, сощурившись, начала рассматривать схимническое одеяние святого. На черной рясе череп и скрещенные кости. Лик грозный и неумолимый. «А церковь все твердит о милосердии и любви к ближнему», — подумала она.

Около входа толпа, пестрая, безмолвная. Дети с худенькими лицами и ввалившимися глазами. На паперти нищие. В рубище юродивый с деревянной тарелкой у босых ног. Старухи мелко крестятся и подают милостыню.

Костя пристроился к простоватому приказчику в поддевке. Землячка встретилась с Костей взглядом. Мальчик ни единым жестом не выдал знакомства. Настоящим подпольщиком стал. Как изменился после смерти брата! Вытянулся, похудел, а глаза совсем взрослые.

Розалия Самойловна знала, что после гибели брата его усыновил Савельев. Они вместе скрывались в Шуе, а потом в Иваново-Вознесенске.

Землячка поворачивает голову и встречает открытый взгляд Кости. Большое, купленное на вырост пальто расстегнуто. Виднеется сатиновая рубаха и тонкий шелковый поясок. Лицо осунулось, под глазами синяки.

«Трудно мальчонке», — думает Землячка.

Костя зажег копеечную свечу у светильника и начал пробираться к Землячке.

«Шпика решил спугнуть», — поняла она, чувствуя за своей спиной тяжелое астматическое дыхание незнакомца.

— Куда? — свистящим шепотом спрашивает шпик, хватая его за руку.

— Дяденька, пусти, дай пройти, — нарочито громко отвечает Костя, стараясь привлечь внимание к шпику. — Там, в углу, икона Спасителя. Мамка велела свечку поставить...

— Пусти мальчонку, — потребовал старик с клюкой, сердито сверкнув глазами. — Здесь храм божий!

— Дяденька, пусти меня, — канючит Костя.

На них стали оглядываться. Шпик покраснел, съежился и, зло посмотрев на Костю, заторопился к выходу.