"Привлеченная к дознанию..."

— Саботажники подождут, — отрезал Бонч-Бруевич, водрузив очки, внимательно разглядывая бумаги, близоруко поднося их к глазам. — Откуда брали листовки? Кто платил за расклейку? Деньги, деньги от кого получали?

— Дяденька давал. — Вперед выступил паренек с веснушками.

— А дом помните? Человека этого узнаете?

Парнишки молчали, опять захлюпали носами.

— Не финтите, шкурники! — прикрикнул на них солдат. — Ишь, переминаются, словно помещичьи сынки.

— На Нарвской заставе... У дяденьки этих листовок тьма- тьмущая. Он велел приходить утрами, чтобы ночами их расклеивать...

— Сукины дети! — не вытерпел солдат, дернув ус.

Бонч-Бруевич укоризненно поглядел на него, покачал головой.

— Читать умеете? Грамотные? — поинтересовалась Мария Петровна.

— Нет, темные мы, неграмотные, — запричитал парнишка.

— Стыдно такую гадость развешивать по городу. Прав Сидоров: мечетесь, словно банк или завод потеряли в революции. — Бонч-Бруевич захохотал. Действительно, парнишки, голодные и драные, мало были похожи на владельцев собственности. — Сидоров, возьми ребят, пускай покажут квартиру на Нарвской. Прощупай, что за дом.

— Есть прощупать! — Сидоров выкатил грудь, громыхнул винтовкой. — Пошли, «заводчики».

— Подожди. Там могут оказать вооруженное сопротивление. Скоро товарищи из Петропавловки подойдут, тогда уж вместе. — Бонч-Бруевич почесал тонким карандашиком за ухом. И, заметив неудовольствие Сидорова, пояснил: — Матросы в двенадцать будут за арестованными, с этим отрядом завернете по указанному адресу... Присматривай за парнишками — перестрелка возможна.

Парнишки опять пристроились у «буржуйки». Мария Петровна расстегнула пуговицы на шубе, подсела поближе к Бонч-Бруевичу.

— Речь идет о работе в Чрезвычайной комиссии. После декрета об аресте руководителей партии кадетов и объявлении ее вне закона обнаружено гнездо заговора. Если вдуматься, то нити идут далеко. — Бонч-Бруевич нетерпеливо забарабанил по крышке стола. — Среди арестованных несколько великих князей Романовых. Нужно провести следствие, если они причастны, то предать суду.

— Боже мой! Романовы в Петропавловке! — простонал кто-то на скамье арестованных.

— А если он участник заговора! — зло прикрикнул конвоир и приказал: — Арестованный, не разговаривать! Саботажник проклятый!

Мария Петровна сняла очки, нерешительно повертела муфту.

— Владимир Дмитриевич! В следственных органах я не работала и процессуальных норм не знаю.

— Знаете. И под арестом сиживали и ссылку отбывали, а уж допросов... Да что осталось от старых процессуальных норм?! — возразил Бонч-Бруевич. — Чрезвычайную комиссию возглавит Феликс Эдмундович Дзержинский, в дальнейшем дело придется иметь с ним. Борьба с контрреволюцией стала фронтом — кадеты объявили Советской власти гражданскую войну. На этот фронт Центральный Комитет посылает самых решительных, готовых на любое испытание... Выбор пал и на вас.

— Сложно... Очень сложно. Кадеты идут ва-банк. Пугают террором... — Мария Петровна разглядывала матроса, тот все терзал пишущую машинку.

«Из подследственной превратиться в следователя, из обвиняемой в обвинителя! — раздумывала она. — Законы... Юридические нормы... Что ж, партийная совесть будет главным законом».

Бонч-Бруевич опять накручивал телефонный аппарат. Громко спорил, требовал остановить где-то разгром водочного завода, ликвидировать офицеров, обстреливающих с чердаков Невский. Затем долго молчал, слушал и неожиданно закончил:

— Дайте ему шампанского. Черт с ним!

Бонч-Бруевич с сердцем положил трубку на высокий рычаг и устало поднял глаза на Марию Петровну:

— Великий князь в Петропавловке требует шампанского и ананасов! Представляете — требует!

Мария Петровна пренебрежительно махнула рукой. Дверь широко распахнулась. Ввалился моряк, опоясанный пулеметными лентами. За ним трое в черных бушлатах. Громыхнули ружья. Моряк козырнул и начал отбирать дела на арестованных.

— Срочно к путиловцам. Там разносят водочный завод... Рабочий отряд не справляется с мародерами... Потом завернете снова в Смольный, возьмете парнишек и нагрянете на штаб-квартиру духовенства, а уж затем отвезете арестованных в Петропавловку. — Бонч-Бруевич торопливо водил карандашом по книжечке.

— А контру прихватить? — переспросил матрос, тряхнув кудрявым чубом.

— Стоило бы... Но тем самым большевики наденут на попов венец мученичества. — Бонч-Бруевич забарабанил пальцами. Мария Петровна знала эту привычку. — Большевики арестовали священников! Какой вой поднимет белая пресса! А в глазах верующих прохвосты станут страдальцами! Нет, не будем... Но всех, кого духовенство пошлет на борьбу с Советской властью, арестуем! И народу раскроем имя подлинных виновников!

— Что ж, товарищи! Пошли! — Голубева положила браунинг в широкий карман шубы и направилась следом за матросами.

— Вы готовы учинить самосуд над особой императорской фамилии! Готовы расстрелять меня! Вся Европа с ужасом и омерзением следит за бесчинствами большевиков. — Великий князь презрительно выпятил губу, обрезая ножницами кончик сигары.