"Привлеченная к дознанию..."

С этого дня и началось ожидание. С этого дня и воскресла надежда. Вскоре в волчок упал план башни и путь побега. Нужно спуститься вниз по железной лестнице. Направо входная дверь, которая и приведет к тюремной стене...

День побега приближался. Трофимов с блестящими глазами ходил хмельным от счастья. Говорил он мало, только удивленно встряхивал крупной головой и пожимал плечами. Даже Меньшиков, осторожный и самый старший среди них, все чаще мечтал о доме. Воля, жизнь, друзья!

Одно лишь их беспокоило и мучило: как уйти без товарищей?!

Здесь, в башне, в каждой камере замурован друг. Уйти и не помочь товарищам — невозможно! И Трофимов разработал свой встречный план.

Меньшиков и Глухих одобрили его.

Февральским днем в камеру принесли заснеженный туесок. Трофимов сразу начал его прощупывать. Глухих по обыкновению закрыл волчок затылком.

— Ура! — Трофимов вынул из берестяной коры две гибкие стальные пилки. Вскинул их на ладони и с чувством добавил: — Великое дело — рабочая солидарность!

— Запомним день десятого февраля, — в волнении сказал Меньшиков.

Глухих не удержался и заплакал. Трофимов молча положил руку на плечо друга. Потом подошел к Меньшикову, сел на табурет, прикованный цепью к стене, и начал распиливать кандалы. Глухих стоял у волчка. День выдался удачный. В тюрьме дежурил дядька Буркин, старый и добродушный надзиратель. Он попусту не придирался к узникам, и при нем дышалось легче.

Тихо повизгивала стальная пилка, острая и мелкозубчатая. Она быстро согревалась, оставляя едва видимый след на кандалах. Взмах, еще взмах, и с худых синеватых рук Меньшикова упали кандальные цепи, звякнув о каменный пол. Тот почувствовал непривычную легкость и стал растирать разбухший красный рубец. Глаза его озорно сверкнули.

Глухих знаком подозвал Трофимова к волчку. Нетерпеливо отобрал у него стальную пилку, присел у табурета на пол и начал распиливать ножные кандалы. Башенные часы отбили шестой удар, арестованные закончили работу.

Густые сумерки вползали через решетчатое оконце. Темнело. Арестанты поспешно улеглись на нары, ожидая, когда дежурный из уголовных зажжет керосиновую лампу. Натянули серые одеяла, изъеденные молью, под самый подбородок, испытывая непривычную легкость.

У двери остановился надзиратель. Медленно опускалась по блоку закопченная керосиновая лампа. Щелкнул замок, и дверь распахнулась. Уголовный Мухин, с угрюмым и неприветливым лицом, снял стекло, зажег фитиль. Он пониже пристроил лампу над квадратным столом и, недоуменно взглянув на спящих «смертников», вышел. Вновь резко щелкнул замок. В волчке показался расширенный глаз надзирателя Буркина. Послышались шаги, заскрипела дверь соседней камеры.

Трофимов отбросил одеяло, спрыгнул с койки.

— Давай, браток, к волчку. — Он кивнул Глухих и, когда тот закрыл волчок, повернулся к Меньшикову: — Топай, родимый, к окну... Нужно проверочку сделать...

И хотя все понимали, что проверочку делать рано, что до назначенного срока еще более часа, Меньшиков стал под окном, Трофимов ловко влез ему на плечи и ухватился руками за решетку. Прошли томительные минуты ожидания. Наконец он повернулся к товарищам и отрицательно покачал головой.

— Да рано же, черт возьми! — Трофимов спрыгнул на пол, виновато посматривая на друзей. — Еще кипяток не разносили.

— Конечно, рано, — добродушно посмеиваясь в пушистые усы, подтвердил Меньшиков и быстро приказал: — Ложись!

В коридоре опять послышались гулкие шаги. Началась раздача ужина.

С глухим скрежетом башенные часы пробили семь. Жизнь в тюрьме затихла. Теперь у заключенных остался один час.

В шестую одиночку вместе с сумерками заползла тревога. Ровно в восемь надзиратель обычно сдавал ключи от одиночек в контору, и тогда побег невозможен. Успеют ли товарищи на воле? Кто будет стоять на часах у башни? Свой ли человек?..

Первым не выдержал Трофимов. Он поднялся с койки и начал холщовым полотенцем тщательно протирать стекло. Подкрутив фитиль на лампе, Трофимов вновь вскарабкался на плечи Меньшикова. Крепкими руками ухватился за чугунную решетку. Глаза неотступно следили за третьим окном от угла. Временами его сменял Глухих. А Трофимов отдыхал, закрывая волчок.

Хрипло и устало часы отбили еще удар. «Значит, семь часов тридцать минут». И в это время его подозвал Глухих. Они поменялись местами. Стараясь не шуметь, Трофимов еще раз вскарабкался на плечи Меньшикова, прильнул к окну.

Из темноты в зеленом свете абажура выплывало девичье лицо. Лампа ярко освещала Клавдию.

Трофимов не мог оторваться от окна. Вместе с Клавдией в одиночку заглянула жизнь, торжествующая, молодая. Haконец он опустился на пол. Счастливо улыбаясь, вытер вспотевшее лицо, обнял Меньшикова.

— Начнем! Путь свободен. Клавдичка подала сигнал...

Желтый свет керосиновой лампы разливался по одиночке. В настороженной тишине Трофимов снял горячее стекло с лампы и раздавил его. Послышался звон, и на каменный пол, сверкнув в темноте, полетели осколки. Трофимов заспешил к волчку.

— Эй, дядька Буркин... Дядька Буркин! — хрипловато закричал он. — Стекло на лампе лопнуло.