"Привлеченная к дознанию..."

Городовой удивленно оглядел даму, поднявшуюся в столь ранний час. «Видно, из благородных. Меховая ротонда, поди, немало стоит: мех золотом отливает. А шапка-то и муфта куньи!» — размышлял городовой, устав от безделья на посту.

— Милейший, надо бы извозчика, — потребовала дама.

— Да нет его, сударыня. — Городовой подошел поближе. — Время-то какое смутное. Бастуют-с...

— Благоглупости оставь при себе.

— Слушаюсь!

— Как же я доберусь на Ордынку? У княгини Дондуковой именины. Мне непременно нужно успеть к заутрене. — Дама переменила руку, в которой держала коробку с тортом.

Коробка обычная. На блестящем картоне розы, перевязана красной широкой лентой.

Городовой виновато пожал плечами. Дама, окинув его гневным взглядом, пошла направо.

Город просыпался. На улицу выползали дворники в белых фартуках, расталкивали ночных сторожей бакалейных лавок. Сменился караул у Бутырской пересыльной тюрьмы. За зубчатой красноватой стеной виднелась Пугачевская башня с закругленными оконцами. Дама замедлила шаг, тоскливо рассматривая массивные ворота, полосатую караульную будку, солдата с винтовкой.

Ветер ударил в лицо. Она прикрылась муфтой и, повернув на Долгоруковскую, прибавила шагу. У магазина Курникова заспанный приказчик снимал тяжелые болты на ставнях. Зевал рыжий худой пес. Топтался в подшитых валенках сторож, похлопывая варежками. Вьюга закружила быстрее. Стало плохо видно дорогу. Дама обрадовалась, заслышав звон колокольчика. Из снежной пелены показалась лошадиная морда. Дама, путаясь в неудобной ротонде, перелезла через сугроб. Извозчик отвернул овчинный воротник, остановил лошадь, лениво отстегнул медвежью полость.

— Побыстрее, тороплюсь!

Старик привстал, крикнул, и сани понеслись, разрезая белую метель. Конкордия с облегчением откинулась на сиденье. На коленях коробка от Елисеева.

Вот уж пятый день, как она приехала в Москву из Одессы. Четырнадцать месяцев отсидела в тверской тюрьме, доказывая свою непричастность к убийству Волнухина. Сколько пережито допросов, очных ставок! И наконец, Уранов признал себя побежденным. При последнем свидании глухо сказал, что следствие прекращено, хотя он лично уверен в ее виновности.

— В виновность мою вы никогда не верили, да и оснований нет! — возмутилась Конкордия.

— А вся ваша жизнь? — желчно заметил Уранов.

— Жизнь, — в раздумье повторила Конкордия. — Жизнь мы понимаем по-разному.

— Жизнь! — отпарировал полковник.— Вечно по тюрьмам, нелегальным квартирам... Под страхом ареста...

Освободили девушку условно. Ходатайствовала мать, а Иннокентий Иннокентьевич внес тысячный залог. Калерия, встретив сестру в тюремной канцелярии, громко сказала: «Они оценили тебя в одну тысячу, мы — значительно дороже!» На залог пошло приданое сестры. Конкордия ушла в подполье, оказалась на нелегальном положении. И опять поздней ночью уезжала из Твери. На вокзале торчал шпик — Уранов не оставлял ее в покое. После Твери поехала в Николаев, затем в Одессу.

Одесса бурлила. Началась октябрьская стачка 1905 года, бастовал порт, умолкли фабрики. На рейде взвился красный флаг. На улицах толпы народа. В комитете засели меньшевики.

Революция приближалась неотвратимо, словно девятый вал. При первом же известии о восстании Конкордия уехала в Москву. На одной из конспиративных квартир встретила Землячку, знакомую по Екатеринославу. Землячка, маленькая, хрупкая, в строгом черном платье, приняла радостно. Привычным жестом сняла пенсне и, щуря близорукие серые глаза, расспрашивала об Одессе. Больше всего интересовалась судьбой арестованного лейтенанта Шмидта. Землячка показала газету «Известия», напечатанную на шершавой желтоватой бумаге, с призывами к баррикадным боям. Землячка входила в пятерку по руководству восстанием, и задерживать ее Конкордия не посмела. При прощании Землячка сказала: «Конкордия — хорошее у вас имя! Конкорд — значит согласие!»

Громова получила явку на Малую Лесную.

Домик на Малой Лесной походил на провинциальную развалюшку. Придавленный снежной шапкой, с тусклыми стеклами. В нем всегда горел свет. Сугробы закрывали окна; обитая клеенкой дверь поддавалась с трудом. Но зато здесь имелось два выхода: один на Малую Лесную, где тропу зажимали разросшиеся кусты бузины, другой сливался с анфиладой проходных дворов, кончавшейся у оптовой лавки, неподалеку от Бутырки.

Хозяйка дома Мария Дмитриевна, миловидная, молодая женщина, из интеллигенток. Спокойная, неторопливая. У образа в красном углу светилась лампада. Темные блики расползались по стенам. Образок плохо уживался с внутренним убранством комнаты, заставленной ящиками и мешками.

Мария Дмитриевна, выслушав пароль, сразу же собрала на стол. Конкордия, продрогнув от долгого блуждания по незнакомой Москве, отогревалась у печи. В комнату частенько заглядывали молодые парни. Они тихо шептались о чем-то с хозяйкой и исчезали с тяжелой ношей.