Приволье

— Ну, вот теперь-то мы пообедаем вместе! — сказал он громко и решительно. — Тут, рядом, ЦДЛ. Ты в нем еще не бывал?

— Да как-то не довелось…

— Эх ты, хуторянин! — все так же весело воскликнул Кирилл. — Что ж ты так оплошал, брат? Ну вот теперь побываешь. Сделаешь, говоря образно, первый и весьма важный для себя шаг. Ресторан в ЦДЛ, скажу тебе, изумительный, кухня, уют, обслуживание — все на высшем уровне и все располагает к вдохновению! Я всегда там обедаю. Ну, пойдем, так сказать, под высокие радужные своды литературного Олимпа. Как я рад, как я рад, что встретил тебя! Ты же тогда, в Ашхабаде, побежал изучать жизнь и не оставил мне ни адреса, ни даже телефона, как в воду канул. Ну так как — пошли?

— А меня туда пустят?

— Голова садовая! — все так же весело смеясь, ласково сказал Кирилл. — Раз и навсегда запомни: с Кириллом Несмелым тебя всюду пустят. Скажу: со мной идет молодое дарование, желающее приобщиться… Ты чего краснеешь, как невеста перед женихом? Может, у тебя туговато с валютой? Пустяки! Я уже сказал еще там, в Ашхабаде, и повторяю здесь: стол и музыку заказываю я! Ну, пошли. Смелее, смелее!

Я был голоден, с утра еще ничего не ел, да и, признаться, все же интересно было побывать «под высокими и радужными сводами», и я согласился.

И вот мы уже в ЦДЛ. Да, красивое здание. Все, что я здесь увидел, было для меня и ново и непривычно: и парадный вход, и массивные двери, которые открывались с чуть слышным скрипом, словно бы говоря: «Прошу, прошу, пожалуйста…», и то, что у входа, за низеньким столиком, сидела миловидная, приятная на вид женщина.

Кирилл по-рыцарски наклонил свою чубатую светлую голову и умело поцеловал ей руку; кивнул на меня и сказал:

— Со мной, мой друг.

Нравились мне и картины, висевшие на стенах, и спрятанные под стекло, наверное, ради сохранности, какие-то книги — очевидно напоказ; и широкие ковровые дорожки, по которым мы шли в ресторан, как по сухой и мягкой траве.

Мы заняли столик в маленькой, с низким потолком и небольшими оконцами, комнате. Место было укромное, в самом углу, вдали от прохода.

— В большом Дубовом зале я не обедаю принципиально, — сказал Кирилл. — Там много света, ты у всех на виду и нет уюта. Этот столик — мое постоянное место, — добавил он не без гордости. — Ну, меня уже увидели.

Только тут, в ресторане ЦДЛ, казалось мне, я по-настоящему узнал Кирилла и воочию убедился, как же мне, грешному, было еще далеко до него, моего студенческого однокашника, и каким же серым, неотесанным провинциалом выглядел я рядом с ним. По всему было видно, что Кирилла Несмелого под этими сводами не только уважали, но и любили. К нему то и дело подходили какие-то люди, пожимали руку, здоровались подчеркнуто вежливо, говорили о чем-то своем, мне непонятном. Да и к столику подошла не одна официантка, а сразу две — обе блондинки, в белых, с кружевами снизу, передничках, молоденькие, улыбающиеся. Кирилл поднялся и весело, вроде бы шутя, обнял их, говоря, что меню, как всегда, смотреть он не будет, не в его это правилах, ибо привык целиком и полностью полагаться на вкус и на сообразительность этих прелестных красавиц.

— А ваш сосед? — мило улыбнувшись мне, спросила одна красавица. — Может, он нам не доверит?

— Как, Миша? Вопрос законный. Доверишь?

— Доверю, — покраснев, ответил я. — Что тебе, то и мне.

— Видите, девушки, у нас все синхронно, по-дружески, — смеясь, сказал Кирилл. — Так что, милые, подавайте все то, что нужно двум молодым литераторам. А что им нужно? Вы отлично знаете, не мне вас учить. — И он обратился ко мне: — Миша, водочки или коньячку?

— Мне все равно.

— И тут у нас порядочек, значит, коньячок, — сказал Кирилл и добавил вслед девушкам: — Да, икорочку непременно красную. Не забудьте свежие огурчики, помидорчики и грибочки солененькие.

Странное чувство неловкости, своей униженности испытывал я, сидя за одним столиком с Кириллом Несмелым. Мне казалось, что я попал сюда по какой-то непонятной случайности, что «высокие и радужные своды» не для меня и что я вообще ничем еще не заслужил чести обедать здесь. С этим неловким чувством я осматривал стены небольшой комнаты. Удивительные это были стены! На них там и тут красовались какие-то, мне непонятные, дружеские шаржи, какие-то хлесткие эпиграммы в стихах и в прозе на поэтов и прозаиков, как знаменитых, так и на совсем еще никому не известных. За столиками сидели литераторы, которых я не знал, они либо обедали, либо пили кофе, вполголоса разговаривая о чем-то своем. Кто-то входил, кто-то уходил. Все здесь выглядело чинно, благородно. Нам подали закуску и графинчик с коньяком. Кирилл повеселел еще больше, глаза у него заблестели как-то по-кошачьему. Он налил рюмки и, наклонившись ко мне, понизил голос, сказав: