Приволье

Маруся ушла на кухню, а я сел возле стола, покрытого льняной негнущейся скатертью. Нетрудно было заметить, что эта горенка содержалась в той бросающейся в глаза чистоте, какую чаще всего можно встретить в хате молодой сельской вдовушки. Та же высокая, напушенная, давно скучающая по хозяину перина на кровати, застланная цветным покрывалом, — ляжешь на нее и утонешь. Те же пуховые подушки в разноцветных наволочках, они как бы специально были приготовлены для тех, кто случайно навестит одинокую женщину, их было столько, что сразу и не сосчитаешь: размеры всякие — от самой огромной — ее не обнять руками — до самой крохотной, которая в своей нарядной, обшитой кружевами наволочке поднималась до свежепобеленного потолка. Те же чистенькие хлопчатобумажные дорожки на полу — они ждали сильных мужских шагов. Те же цветы в горшках, стоящие на подоконниках и на низеньких стульчиках, — им тоже хотелось, чтобы ими полюбовались веселые мужские глаза. И, наконец, те же белые, как девичьи переднички, занавески на окнах.

Вскоре хозяйка принесла чашки с блюдцами, вишневое варенье в низкой вазе, затем сходила за уже вскипевшим чайником. Пока я пил чай, нарочно не торопясь, Маруся, подперев кулаками свои тугие, как резина, со следами пудры, щеки, поведала мне с виду мало чем примечательную историю о том, как и почему новобрачные заставили веселую, в радостном настроении приехавшую на свадьбу мать уже на другой день плакать и жалеть о своем приезде к родному сыну.

Суть этой истории такова. У Раисы Никитичны Гончаренко в Ессентуках был свой дом. Остался от покойного мужа — инвалида Отечественной войны. Раиса вышла замуж в сорок шестом году и была намного моложе своего мужа, вернувшегося с фронта с двумя автоматными пулями в легких. Через год родилась дочка Лидочка, а еще через два — сын Алексей. В этом доме, оставшись после смерти отца еще малютками, дети выросли, потом разъехались и оставили мать одну.

— Алексей окончил курсы шоферов, был в армии, а уже когда отслужил, то прибыл к нам в совхоз «Алексеевский», — рассказывала Маруся, вдавливая кулаками резиновые щеки. — А Лида училась в Ставрополе на воспитателя детского садика. Там же, в Ставрополе, вышла замуж за музыканта, гривастого, как породистый конь. Раиса Никитична показывала мне его фото. Веришь, такой патлач, так оброс и бородой и патлами, что и на человека не похожий. Играл он на барабане, не на концертах, как обычно, а в ресторане. Ну, поселились молодожены в частной комнатушке, с милым, как говорится, хоть в шалаше… — Маруся озорно повела на меня глазами. — Он в оркестре гремит на своем бубне, а она в детском садике возится с ребятней. Но замужество с этим гривастым барабанщиком у Лиды получилось горестное. Прижили они двух девочек — это дело легкое, всяк умеет. Ну, когда появились детишки, не те, что в садике, а свои, музыкант бородатый да гривастый нашел себе другую, какую-то певицу или плясунью, в точности не скажу. Осталась Лида с девочками в чужой комнатушке. И вот тогда мать — а матеря они завсегда матеря — и отвела беду от дочки и от своих внучек. Она продала свою домашность в Ессентуках и деньги отдала Лиде на кооперативную квартиру. Дело свершилось быстро, а тут из Алексеевки от сына и от будущей невесты пришло письмо. Так и так, любезная мамаша, жить без вас не можем… Сын Алексей со своей Валентиной просят мать приехать на свадьбу. Раиса обрадовалась. Как же! Сколько лет сын не писал, голоса не подавал, а тут вспомнил мать, приглашает на свадьбу. Потому-то она, как ты видал, всю дорогу была такая счастливая. Но Раиса Никитична до сегодняшнего утра не знала, что Алексей и Валентина по научению тещи — стало быть хозяйки дома, куда Алексей поступал в примаки, — уже сговорились на те деньги, каковые должны быть получены за продажу дома, купить себе «Жигули». Они уже и на море собирались ехать на тех «Жигулях», мечтами жили…

— Как же они сказали об этом матери? — спросил я, допивая остывший чай. — Это надо было бы как-то по-хорошему, мирно…

— Сами молодые, как я полагаю, и не смогли бы придумать, что и как сказать, — продолжала Маруся, не отрывая кулаков от щек. — Так их этому обучила теща, Анна Павловна, баба — жох, я ее знаю. В этом деле она тянула заглавную струну. Всему обучила, ведьма. Она и сама мне, как-то еще до свадьбы, сказала, что посоветовала Алексею и Валентине пригласить мать на свадьбу и что тут ее можно уломать насчет продажи ее домашности. Дескать, сын берет мать к себе, поселяет ее в надворной кухоньке, пусть там живет. Поучала зятя и дочку: письмо напишите поласковее, от меня сватье поклон передайте. Скажите, не сядем за стол, пока тебя не дождемся… И вот Раиса Никитична обрадовалась и прикатила на попутном грузовике. Об остальном знаешь.

— Как же они с нею говорили о продаже дома?