Приворотное зелье

Духовность ныне уценена до крайности. сегодня духовность не в почете. Сегодня в цене хваткость, жесткость, умение добиваться личных целей любыми средствами. Сегодня в почете не доброта и деликатность, а бессердечие и нахрапистость. Хватай удачу обеими руками, не думай о других!

Народ растерян. Народ устал. Народу впору спросить: "Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ". "Не дает ответа",- как писал Гоголь.

Нет на это ответа... И каждый начинает искать его в одиночку. Кто, разочаровавшись во всем, уходит в себя, живет, отгородившись от мира. Кто, напротив, рыщет повсюду в поисках личной выгоды, не брезгуя откровенным мародерством. Кто исступленно ищет виноватого в наших сегодняшних бедах, вдохновенно лепит образ врага, в полном убеждении, что стоит только убрать его с нашего пути, как жизнь изменится чудесным образом.

Народ устал. Народ оглох от стрельбы по ложным мишеням. От бесконечной борьбы. Уничтожая врагов по указке сверху, мы теряли способность мыслить самостоятельно. Мы подчинялись, не задумываясь. Не слушали, а внимали. Мы забыли, что такое милосердие.

Когда сегодня смотришь по телевизору парад в Северной Корее, на главной площади Пхеньяна, холодный пот прошибает, потому что все это мы не так давно пережили. Потому что знаешь, как на фоне этих помпезных парадов живут корейцы: продукты по карточкам, одежда по талонам... А как чеканит шаг многотысячная армия, прекрасно обутая и одетая! Дух захватывает от такого зрелища: несокрушимый монолит.

Советский Союз тоже выглядел несокрушимым монолитом. Грянули девяностые - и монолит распался. Вдруг? Нет, не вдруг.

Страна развалилась не тогда, не в ту ночь, не в те дни. Все начало трещать и разваливаться гораздо раньше, только мы не хотели замечать этого.

Страна, обладающая колоссальными пахотными угодьями, покупала зерно за границей, тогда как в 1913 году Россия кормила хлебом Европу. А пахали плугом, который тащила лошадь, и сеяли вручную. Тем не менее какие урожаи получали! Значит, что-то заставляло крестьян работать, каторжно работать крестьянский труд никогда не был легким. Люди трудились от рассвета до заката в поте лица, потому что труд их давал плоды.

Почему же мы, создав лучшее в мире государство, воспитав нового человека, подняв на большую высоту народное хозяйство, так бедно и голодно жили?

Во многом виноваты мы сами, но не хотим, боимся признаться себе в этом. Не мы ли гордились тем, что мы лишь винтики государственной машины, которой правит великий кормчий? Мы отдавали себя государству целиком, мало что получая от него взамен.

...В 1952 году я получил пригласительный билет на Красную площадь в день празднования 35-летия Октябрьской революции. С моего места, на трибуне возле ГУМа, хорошо был виден Мавзолей и все, что происходило на правительственной трибуне.

Известно, что сценарий празднования расписан до секунды. Во столько-то руководство страны во главе со Сталиным появляется на трибуне, во столько-то из ворот Спасской башни Кремля выезжает машина с командующим парадом. На объезд им войск и взаимные приветствия отведено тоже жестко регламентированное время. И все это заранее отрепетировано, рассчитано, любая задержка, сбой во времени абсолютно недопустимы: в 10.00 под бой курантов на площадь вступят войска. Этот момент - как выстрел из стартового пистолета для всех без исключения служб, задействованных в праздновании: для телевидения, радио, авиации и др.

Все шло строго по плану. Но после того как командующий парадом отдал рапорт принимающему парад и оба они поднялись на трибуну Мавзолея, четкий график был нарушен: Сталин, не спеша и чуть улыбаясь, начал что-то говорить одному из маршалов.

На Красной площади по стойке "смирно" застыли войска, замерли люди на трибунах в ожидании начала торжества, страна приникла к телевизорам и радиоприемникам... А Сталин на виду у всего мира продолжал спокойно говорить. В такой момент!

Я был потрясен: на моих глазах этот человек остановил время! Вот это власть! Я уверовал во всемогущество Сталина.

Не я один - многие тогда верили в это.

...Я был среди тех, кто стоял в очереди в Колонный зал Дома Союзов, чтобы пройти мимо гроба Сталина. Я мог погибнуть в той чудовищной давке, которая возникла во время этого прощания. Но ни тогда, ни теперь я не в силах четко определить те чувства и мысли, которые управляли моими действиями.