Привычка выживать (СИ)

Замыкает тройку парень лет восемнадцати, на первый взгляд – самый нормальный из троицы. Идет он расслабленным, прогулочным шагом, одежда его в порядке, руки держит в карманах брюк и выглядит отдохнувшим. Изредка появляющаяся на его губах улыбка не предвещает же ничего хорошего, да и во взгляде мало что осталось от человеческих чувств – только безумный арктический холод, какой появляется у идущих на казнь, уже мертвых, но все еще дышащих полной грудью, людей.

- Ты – великий шутник, - опять кричит Джоанна Мейсон и хохочет. – Ты опять всех нас сделал.

Пешком они преодолевают оставшееся пространство в молчании. Пит открывает дверь ключом и пропускает внутрь сперва Джоанну, потом задерживает Хеймитча, преграждая ему проход рукой.

- Я знаю, что ты не в порядке, - говорит тихо и очень убедительно, - но соберись. Здесь никому нельзя верить. – Хеймитч будто не слышит его, но неуверенно кивает и вваливается в темную прихожую, сразу спотыкаясь о небрежно брошенную на проходе туфлю со сломанным каблуком. Чуть поодаль валяется и снятое Джоанной платье. В ванной она включает воду, и долго, протяжно воет.

- Что с ней? – спрашивает Хеймитч с округлившими глазами, пришедший ненадолго в чувство.

- Она постоянно путает краны с холодной и горячей водой, - отвечает Пит, снимает пиджак и почти не медлит перед тем, как зайти в ванную.

Мейсон сидит, съежившись, в самом дальнем углу. Вода почти не попадает на нее. До конца она так и не разделась, косметика размазалась и стекает по бледным щекам, как плохо разведенные краски. Она поднимает голову – такая безудержно жалкая, с прокушенной губой, и смеется.

- Ты хотел ее, ты получил ее, - говорит громко.

Она не протестует, когда Пит заставляет ее встать под душ. Она не протестует, когда он тщательно вытирает ее полотенцем, укладывает в постель и накрывает теплым одеялом. Она покорна до зубного скрежета, и взгляд у нее становится на мгновение взглядом человека, которого ненадолго сняли с электрического стула, но который знает, что вскоре ток пустят вновь.

- Тебе тоже лучше лечь спать, - говорит Пит Хеймитчу, сидящему на стуле на кухне, сгорбившись. – Тебя мыть не буду, - заявляет с едва заметной улыбкой. Сам он спать не ложится, хотя умудряется проследить за последующими передвижениями Хеймитча.

- Тебе безразлично, что произошло с Китнисс Эвердин, - говорит Хеймитч, задумчиво останавливаясь в дверном проеме между свободной комнатой и студией. – Правда или ложь?

Пит, до этого пытающийся рассмотреть что-то на белом листе, качает головой.

- Правда.

Эбернети, не сдержавшись, со всей силы лупит ни в чем не виноватую стену. – Чертов Капитолий! – восклицает в гневе, и прикрывает на мгновение глаза. – Ты нравился мне, когда был тем, прежним. Нравился даже больше этой неуправляемой мелкой сучки, которая всего лишь должна была выжить на своих первых и единственных, черт их дери, Голодных Играх. Но теперь, - он облизывает пересохшие губы, - теперь я думаю, что лучше бы тебя убили здесь.

- Не ты один, - усмехается Пит, не скрывая издевки, и отворачивается.

Мертвый Президент, стоящий в углу пустой комнаты с бокалом красного вина, уважительно склоняет голову. – Единственный верный ход, мой бедный мальчик, - добавляет осторожно, и Пит едва не срывается, и не начинает кричать в угол комнаты, в котором, разумеется, никого нет. Мысленно он просит Хеймитча убраться к черту, и тот, услышав-таки беззвучную просьбу, удаляется. В одиночестве Пит рисует. Дрожащими руками. Не задумываясь, будто находясь в каком-то трансе.

Он рисует мертвую Китнисс Эвердин – бледную, с тонкой кожей, с темными синяками на запястьях, с улыбкой на полуоткрытых губах, которая говорит о забвении, спокойствии. Разве не спокойствия ты хотела, Китнисс? Разве не забвения добивалась, когда внезапно потеряла все, ради чего жила – все, ради чего готова была пожертвовать своей жизнью. Но с тех пор, как в твою голову пришла мысль попробовать переиграть жестокий Капитолий с помощью горсти ягод, ты потеряла право умереть спокойно.

Мертвый Президент Сноу меряет шагами комнату.

- Я думал, что сумею пресечь все ее попытки выделяться из толпы. Она так боялась лишиться своей семьи, своей сестры, что теряла голову от страха, едва только кому-нибудь из них угрожала опасность. Она была так слаба, так легкомысленна, что я позволил себе заблуждаться. Мне нужно было всего сделать новой игрушкой Капитолия, запятнать ее имя бесчестием, предательством, причем запятнать ее в первую очередь в ее же собственных глазах. Но я дал ей шанс все исправить. Я ошибся: Китнисс Эвердин была всего лишь искрой, а искры не могут управлять огнем.

Пит рисует Китнисс, президент шепчет ему о Китнисс на ухо гадости и жестокие домыслы, и все это превращается в ад на земле, в ад, в котором мертвая Китнисс Эвердин оказывается жива, в ад, в котором Китнисс Эвердин все еще занимает его мысли.