Привычка выживать (СИ)

- Наверное, смерть – не самый плохой для нее исход, - говорит, сжимая кулаки. – Из паутины Голодных игр, наверное, можно выбраться только в крепко сколоченном ящике. Кому, как ни мне было об этом знать, - он улыбается жестоко и печально, и мотает головой, пытаясь прогнать неутешительные видения. Сейчас не нужна никакая откровенность, но он не может перебороть себя. – Конечно, я знал, что ожидает всех победителей, но встретив Китнисс, я впервые за двадцать пять лет своего менторства поверил в то, что у меня получиться вернуть ее живой с Арены. Она была такой независимой, такой колкой и неиспорченной, что мне захотелось выложиться на все сто процентов, чтобы вернуть ее победительницей. Победитель должен быть таким – независимым, закаленным, имеющим твердую опору под ногами. Увлеченный охватившим меня азартом я не думал, что именно таких победителей любит ломать Капитолий, - он вздыхает. – Все складывалось так удачно. Цинна со своими идеями, с огнем, ставшим вашим фирменным знаком, да и ты сам… - он останавливается и изучает лицо Пита. – Не понимаешь? Что ж, я объясню. На Голодные Игры всегда ехали только с одной целью – попытаться выжить. Любой ценой. Все, но не ты. Никогда прежде на Игры не ехали для того, чтобы помочь выжить кому-то другому. Я видел, как ты смотришь на Китнисс. И не я один. Цинна, впервые участвовавший в Играх, тоже видел это. Он был капитолийцем, но я уже тогда знал, что людей неправильно делить по месту их рождения. Цинне я доверился – в первый раз за свою жизнь. Почему-то именно 74 Голодные игры стали для меня в каком-то смысле первыми. Вместе с Цинной мы придумали красивую сказку про несчастных влюбленных, и благодаря тебе эта сказка воплотилась в жизнь. Ты же знаешь, Пит, ментору всегда приходится выбирать, кого спасать. Я выбрал своего трибута тогда, когда Китнисс вызвалась добровольцем. Позже я понял, что этот выбор станет для меня слишком сложным, но времени отступать уже не было, да и ты все равно делал бы все, чтобы выжила она. Поэтому мы все принесли тебя в жертву. Ради нее, пожалуй, я многих бы принес в жертву, да и Цинна, черпавший из ее истинного облика вдохновение, уже тогда знал, что эти игры изменят все. Он сделал ее Сойкой-пересмешницей, отталкиваясь в ее облике от золотой броши. Она прославилась благодаря Цинне. Благодаря тебе она победила. Стоит ли говорить, что она приняла правила этой игры? Игры, которая началась в тот момент, когда она достала чертовы ягоды. Она не была сильной, я знаю, - Хеймитч качает головой, - но она была полна надежды, сострадания, чего-то, что делало всех вокруг нее сильными. Перед Квартальной бойней к нам присоединился Плутарх, и наша мечта о революции стала воплощаться в жизнь. Панему нужна была Китнисс Эвердин, и Цинна работал над ее обликом, зная, что подписывает себе смертный приговор. Мы все подписывали себе смертный приговор, и заставляли других действовать так же. Я обещал ей спасти тебя, но первым пунктом шла, разумеется, она. Огненная Девушка, Китнисс Эвердин. Искра, благодаря которой разгорелось пламя революции. Конечно, она была несчастна. Она не любила тебя, и играла в любовь к тебе, и не знала, кто ей в действительности нужен – ты или Гейл, и это смятение было невыносимо наблюдать, ведь вокруг творилась история. Я слишком часто забывал, что она была простым человеком, девчонкой, не умеющей разобраться в своих чувствах, эгоистичной и сопротивляющейся изо всех сил давлению свыше. Тебя ей навязывал Сноу, и сама она хотела быть с Гейлом, из чувства противоречия. Этот выбор был так важен для нее, а я заставлял ее быть сильной ради великого дела, глупец! Она была Сойкой-Пересмешницей, и прощалась с тобой, смиряясь с твоей смертью, затем снова обретая шаткую надежду, затем снова теряя ее. Она играла в воина, и знала, что каждым своим выступлением убивает тебя. Конечно, одна жертва не считается, но этой жертвой был ты. Твою смерть она не простила бы себе никогда. Она и мне ее никогда бы не простила, - здесь Хеймитч смеется.

Ему нравится говорить вслух о девушке, с которой он давным-давно простился, но надежду на возвращение которой совсем недавно обрел, чтобы вновь потерять. Он говорит о Китнисс с переродком, хотя еще не знает, верит ли ему или не верит. Он видит перед собой Пита Мелларка, ставшего ему почти что сыном, но видит так же и того, кого отдал на съедение ради Китнисс. Он знает, что виноват, по большому счету, перед ними обоими, но не знает, есть ли способ хоть как-то уменьшить перед ними свои многочисленные грехи. Он предлагал убедить всех, что Китнисс Эвердин сильная, но сам не помогал ей стать сильной. Он смирялся со смертью Пита так же часто, как и она. И обретал надежду. И вновь ее терял, сознавая, что Пит станет очередным призраком, стоящим у его постели в кошмарах. Но он был старше и опытнее, и уже доподлинно знал, что всегда нужно чем-то жертвовать, и за все платить кровавую дань. А она – семнадцатилетняя девчонка – этого знать не могла.

А теперь ее опять нет.

Он так много ей не сказал.

…

- Китнисс?