Привычное дело

"Бери,-говорит,-срочно лошадь, марш воду возить". Я говорю: "Куда возить-то, и бочка рассохлась, и колоды истоплены". - "Не твое, - говорит, - дело, вози в колодец". Я, конешно, поехал, мое дело маленькое, только что, думаю, за причина? Слышу, доярки судачат, что начальство едет из области. Пока начальство по тем бригадам шастало, я раз пятнадцать на реку-то огрел, полколодца воды набухал. Распряг свою хромоногую, гляжу, начальство приехало, с блакнотами по двору ходит, а Мишка движок запустил и давай мою воду из колодца качать. Ходят, нахваливают. Я, конешно дело, молчу, а про себя-то думаю да по кобыле по репице ладонью хлопаю: "Вот вы где все у меня, вот где".

Митька хохотал, сидя на траве у телеги, а довольный Федор попросил еще папироску.

- Только вот, Митрей, что антиресно. Моя кобыла-то еще зимой до того привыкла солому возить, что с закрытыми глазами по тому маршруту ходила. Идет да спит, дорогу от фермы ко скирдам как свои пять пальцев на ощупь знала. За вожжи дергать уже не надо было. Ну, а теперь-то я с ей и мучаюсь и грешу. Надо к речке ехать, а она воротит в открытое поле. Но, хромоногая, поехали!

Куда опять норовишь? Опять на старый маршрут, чистое мне с тобой наказанье. Что значит привычка для животного.

Разговор с Федором сильно развеселил Митьку он поглядел на запястье: золотые ленинградские часы, купленные с последнего рейса в Норвегию и как-то уцелевшие, показывали четверть второго. Если идти сейчас же в центр, на почту, то можно еще успеть послать телеграмму. Закадычному и верному дружку судовому электрику Гошке Ванилину.

Тот не подведет, в лепешку разобьется, а сотню достанет и пошлет телеграфом. "Ладно, успею и завтра,-решил Митька. - А пока займу у сестры или у Мишки Петрова".

Надо же было отметить приезд?

Митька так и сделал.

Он весело, в каждой избе, выкидывал трешники и козырем ходил по деревне, а бабы с восхищением ругали его: "Принес леший в самый-то сенокос, ишь харю-то отъел. Только мужиков смущает, сотона полосатой".

Впрочем, в последнем намеке на Митькину тельняшку справедливости было уже мало, тельняшка в первый же день перестала быть полосатой. Евстолья дала Митьке рубаху Ивана Африкановича. Но Митьке в общем-то было уже все равно, какая рубаха висит на его кособоких плечах.

Он то и дело посылал племянников за "горючим" в лавку, и ребятишки бегали охотно, поскольку деньги за пустые бутылки шли для них, на конфеты и пряники.

На третий день Митькиного загула пировали в избе у Мишки Петрова. Митька клонил голову на Мишкину гармонь. Он пел, осыпая пеплом папиросы гармонные мехи. И в перерывах между куплетами с горьким отчаянием растягивал губы, обнажая зубной оскал:

Течет река, течет речка, Серый камень точит...

Мишка, не зная слов, восторженно вскидывался, хотел подпеть и тут же затихал, а Пятак тоже добросовестно пытался понять Митькину песню. А Митька, с выдохом, со слезой и ни на кого не глядя, грустно пел свою песню:

Их, молодой жулик, молодой жулик Начальничка просит:

- Ты, начальничек, ты, начальничек, Отпусти до дому...

И-эх, соскучилась дорогая, Что живу в неволе.

- Отпустил бы тебя до дому, Да боюсь, не придешь, Эх, ты напейся воды холодной, Про любовь забудешь.

- Пил я воду, пил я белую, Пил не напивался, Всю-то ноченьку, ночку целую С милой целовался...

Течет речка, течет речка, Серый камень точит...

Митька вдруг резко прикрыл гармонь:

- Ладно... Не унывай, мальчики. А ты, дед, чего, а? Пей!

А мне до лампочки...

- Так он чего, - спросил Куров, - отпустил его начальник-то?

- А мне до лампочки... Кого?

- Да этого, что пел-то...

- А-а... Отпустил. - Митька, не чокаясь, сглотнул стопку. - Оне отпустят... Держи карман...

- А?

- Отпустил, говорю.

- А вот когда я в Сибири был, дак...

Никто Курова не слушал, все говорили каждый о своем, и Куров вежливо прислушался. Мишка начал рассказывать, как Иван Африканович сватал его на Нюшке и как они ночевали в Нюшкиной бане.

- Постой, а где же Африканович?-оглянулся Митька и послал какого-то племянника за Иваном Африкановичем.

Сам же отложил гармошку, распечатал очередную посудину.

Мишка взял гармонь, яростно спел частушку:

Я мальчишке хулиган, Меня не любят девушки, Только бабы небаские, Да и то за денежки.

Кроме Мишки и Митьки за столом сидели Куров да Мишкин дядя, по прозвищу Пятак, тот самый, кому когдато Иван Африканович променял Библию и который запаял самовары.

Старик Федор, как выразился Митька, уже давно скопытился и попал не на тот маршрут: одетый храпел на Мишкиной лежанке.

- А вот что я тебе, Митрей, скажу, - рассуждал Пятак, - ежели тема не сменится, дак годов через пять никого не будет в деревне, все разъедутся.

- Да вас давно надо бы всех разогнать, - сказал Митька и, как бы стреляя, указательным пальцем затыкал то в сторону Пятака, то в сторону Мишки.-Кхы-кхы! Чих!

- Это как так разогнать?

- А так. Я бы на месте начальства все деревни бензином облил, а потом спичку чиркнул.

- Антиресно! Антиресно ты, Митрей, рассуждаешь! - Пятак покачал головой. - А что бы ты, милой, жевать-то стал? Вместе с начальством твоим?