Привычное дело

- А вот я в Сибири был, так там уполномоченных уважают, не то что у нас. Туда на мягкой машине, обратно на машине, а как привезут, кряду барана режут. В другой раз оне уж и знают, в какой дом идти. У меня в дому тоже, помню, после войны уполномоченные стояли. Иной все лето живет, а осенью ему, значит, замена приходит. Один раз приехал новый, ушел вечером собранье проводить. А ко мне мужики пришли покурить. Олеха-сусед говорит: "А что, робята, давно думаю об одной загвоздке". - "О какой загвоздке?" "А о такой, что охота мне узнать, чего оне в портфелях носят. Такие портфели толстые, как пузыри, и застежки светлые". - "Как, - говорю, чего, бумаги всякие, директивы. Ну, квитанции там... Списки какие". Я, значит, только до ветру вышел, а мужики в это времё спорить, кто одно говорит, кто другое. Взяли да и открыли портфель-то, он за шкапом стоял. "Давай, - говорят, - поглядим, да и дело с концом, чтобы не было у нас разногласия и сумненья". Открыли, да и хохочут, в портфеле-то пол-литра белого. Ну и бумаги, конешно, списки...

- Да ну? - Митька словно бы обрадовался.

- Вот тебе крест, проверили. А вот которые еще до колхозов ходили, те ни-ни. Строгие были, ни себе, ни людям спуску не давали. Все ходили в одной форме, голос подавали, только когда собранье.

Куров помолчал, глубокомысленно и неспешно потыкал батогом в землю, поглядел на небо:

- Прежде, робята, не так. Прежде уполномоченный придет, и глядеть не на что - кожа да кости. Ходили больше сухие, тонконогие, жидель на жи'деле. А тепериче уполномоченный пошел сплошь густомясый. Поглядишь, что клубочки катятся. Так у вас что, Иван-от Африканович как? Все еще в африканских веревках? Спит?

- А чего ему сделается! Пробудится, дак развяжем. И Митька с Мишкой, будто по команде, повернули головы: из водогрейки как раз выходила Надежка.

4. МИТЬКА ДЕЙСТВУЕТ

Ну Митька! Иван Африканович не мог надивиться на шурина. Пес, не парень, откуда что и берется? Приехал гол как сокол, даже и чемодан в дороге упек. Недели не прошло-напоил всю деревню, начальство облаял, Мишку сосватал, корову сеном обеспечил. И все будто походя. Так уж ловко у него все выходило, что Иван Африканович только моргал да качал головой и боялся близко к нему подходить, такой он разворот взял, лучше не подступаться.

В тот раз, когда загуляли, забурились, в тот раз Иван Африканович очнулся на полу в Мишкиной избе. У самого носа лежала и воняла недокуренная цигарка - больше ничего не видно было, потому что Иван Африканович лежал ничком. Хотел повернуться - не может повернуться. Голова гудела колоколом, в брюхе пусто и тошно, будто притянуло весь желудок к одному ребру. Нет, это не ремесло, так пить... Вся беда, все горе от этой водки, чтобы она провалилась вся, чтобы сгорела огнем! Здоровье людям губит, в семьях от ее, проклятущей, идут перекосы. Вся земля вином захлебнулась. Уж сколько раз Иван Африканович закаивался выпивать, нет, очухаешься, приоперишься маленько, глядишь, опять понесло, опять где-нибудь просочилась. А все дружки-приятели. Одному Ивану Африкановичу давай за так-не надо, а ежели люди да попало немножко - и пойдет шире-дале, не остановишься. Сперва вроде хорошо, все люди кажутся добрыми, родными, всех бы, кажись, озолотил, всех приголубил, и на душе ласково, радостно. А потом...

Очнешься, душа болит, как будто кого обокрал, не рад сам себе, белому свету не рад. Нет, это не ремесло. В тот раз Иван Африканович очухался на полу, ни встать не может, ни шевельнуться: "Робята, однако, все ладно-то?" А они гудят за столом, решают, развязывать Дрынова или погодить. Митька говорит: "Пусть полежит в таком виде".

- "Нет, надо развязать,- это Мишка Петров доказывает, - я Ивана Африкановича, как родного брата, уважаю, я..."

А Иван Африканович спросил: "Дак я чево, связанной разве?"-"Ну!"-это Митька говорит. "Дак чево, неладно, что ли, чего наделал?" - "Все, Митька говорит, - все ладно, только Пятака прикокнул, вон Пятак мертвый лежит, а так все ладно".

У Ивана Африкановича обмерло сердце, когда Митька развязал полотенце: Пятак и правда лежал на лавке и не шевелился. А Митька говорит: "Вон за милицией подвода ушла". Ивана Африкановича прошибло цыганским потом, руки-ноги затряслись, подошел к Пятаку. Слушает, а Пятак храпит в две ноты, сразу отлегло. Нет, это не ремесло.

Митька налил Ивану Африкановичу чайный стакан, с горушкой налил. "Давай,-говорит,-на помин Пятаковой души", а Иван Африканович не взял, пошел домой, а Митька остался, и дома теща с Катериной в четыре руки целые сутки пилили Ивана Африкановича. Дело привычное. От Митьки-то они еще раньше отступились.

Беда! Он и домой-то редко показывался. Ночевать приходил не вечером, а утром. "Привет, архаровцы!"-с порога кричит. Спутались они с Мишкой Петровым не на шутку, пьют вместе, на тракторе ездят, а недавно вздумал Митька Мишку женить...

Вышло так, что вся деревня два дня только и говорила об одном деле.