Приз

Василиса сидела, слушала деда и потихоньку оживала. Отто Штраус был далеко. Она почти забыла о нем. Она машинально шевелила пальцами под бинтами, хотелось почесать их, размять, они затекали без движения. Пора было сменить повязки, но дед вряд ли справится. Как хорошо, что у нее есть дед. Бабушки все умерли, а он остался. Почему столько лет она верила маме, что дед эгоист, пьяница, никчемный человек с непомерными амбициями? Почему мама все это говорила и верила себе самой?

«Дед, я тебя люблю. Это будет первое, что я скажу. Потом я позвоню Маше, свяжусь с ее майором. Покажу им перстень. Пусть ищут бандита, который его потерял».

В правой руке постоянно дергалась какая-то жилка. Василиса почувствовала, что под бинтом прорвался ожоговый пузырь. Бинт медленно пропитывался противной липкой влагой. Она засохнет, прилипнет, будет очень больно. Надо срочно поменять повязки.

Дед все говорил, мыл посуду. Над раковиной была закреплена маленькая яркая лампочка-прищепка. Дед включил ее, чтобы лучше видеть. Он весело гремел чашками, тарелками, накопившимися за многие дни, и болтал без умолку. Он вспоминал, как брал ее, трехлетнюю, с собой на съемки, как она бегала по коридорам и павильонам «Мосфильма», терялась, находилась, попадала в разные смешные истории. Дед сам развеселился от воспоминаний. Смеялся, хлопал в ладоши, так, что летели брызги от мокрых рук, изображал все в лицах, говорил разными голосами.

– Ну вот, а мама твоя как раз приехала за тобой. Заходит в павильон и видит: ты сидишь верхом на медвежонке. Она как закричит: с ума сошли?! У ребенка аллергия на кошек!

Дед вдруг замолчал. Лицо его вытянулось.

– Ой, надо бы с мамой связаться, – произнес он тихо и грустно.

Василиса отрицательно помотала головой.

– Нет? Ты считаешь, не надо? Правда, зачем ее беспокоить? Ну, что изменится, если она прилетит? Ей придется потратить кучу денег на билеты, и неизвестно, сумеет ли она их достать сразу. Сейчас август. К тому же она там, в Испании, работает, не отдыхает. Мы справимся без нее, верно?

Василиса кивнула и вытянула вперед руки. Но он не понял, он все не мог наговориться, был очень возбужден.

– А когда она вернется, плохое будет позади. Ты сама ей все расскажешь. Ну или не все, а что сочтешь нужным. Останутся только воспоминания.

«Лучше бы даже их не осталось!» – подумала Василиса и попыталась зубами развязать узелок на бинте. Если сейчас снять повязки, бинт не прилипнет. А дед сообразит, что надо их поменять. Ничего сложного в этом нет. Он справится.

– И еще, ты нас с ней помиришь, – добавил дед, – только ты можешь это сделать, больше никто.

Узелок не поддавался. Василиса беспомощно опустила руки, кивнула, но уже машинально.

– Невозможно столько лет не разговаривать, правда? Это глупость какая-то. Нет, я понимаю, у меня отвратительный характер, но, согласись твоя мама тоже не ангел.

Василиса изо всех сил старалась сконцентрировать внимание на своем дедушке, слышать и видеть только его, никого больше. Маленькая яркая лампа над раковиной слепила глаза. В голове отчетливо прозвучала фраза: «ANUS MUNDI». В ярчайшем свете прожекторов медленно шла колонна вновь прибывших. Играла музыка. Бравурные марши Отто Штраусу надоели. Он приказал, чтобы поставили «Лунную сонату» Бетховена. Эта музыка подчеркивала спокойную торжественность момента.

«ANUS MUNDI». Задний проход мира. Война – это хорошее промывание желудка мирового масштаба. Процедура неприятная, но необходимая. Отходы воняют. Они действительно ужасно воняют. Эти как-то особенно. Их слишком долго везли, слишком плотно забили в вагоны и не выпускали по нужде.

Штраус привык к вони и все же достал надушенный носовой платок, прикрыл нос.

Колонна состояла из женщин и детей. В основном евреи из России, истощенные, вялые, негодные ни для чего, кроме газовой камеры. Ими управляют самые примитивные инстинкты: голод, боль, страх смерти. В иных условиях к этому прибавляется еще один: инстинкт сохранения вида, выраженный в сексуальном влечении. Но здесь, сейчас этот, последний, не действует. Остались только первые три. Существа в колонне подчиняются уже не обстоятельствам, не командам и ударам, а собственному животному автоматизму. Любопытный парадокс. Такая вроде бы надежная и разумная вещь, как инстинкт самосохранения, в экстремальных условиях начинает работать против самого себя, становится бомбой замедленного действия. Если особь тупо и неуклонно следует только животным инстинктам, она самоуничтожается без всяких посторонних усилий. Остается включить газ, чтобы окончательно вывести этот шлак за пределы реального мира.

Отто Штраус прощупывал колонну внимательным взглядом. Высматривал близнецов. Они нужны ему были для новой серии экспериментов. Охрана, всего десяток солдат и три офицера, почти не смотрели в их сторону. Офицеры обсуждали предстоящий ужин у коменданта. Они расслабились. Солдаты тоже расслабились, курили, болтали, громко смеялись.