Призма тьмы

Доктор увидел, что стопка листов на английском стала заметно выше, чем прежде и принялся следить, как тонкие страницы греческого текста «Некрономикона» медленно перелистываются сами собою. Это выглядело так, будто в каком-то отдалённом сне или ином бытии Ди до сих пор сидел за этим столом и трудился, но глаза его видели лишь, как страниц прибывало, греческий текст пролистывался и на чистой бумаге появлялись записи, словно некое, написанное невидимыми чернилами, тайное послание открывалось от тепла свечного огонька (хоть и бесцветного).

Иной снова процитировал ту старинную пьесу: «Чтоб время прекратилось, чтоб вовек не наступала полночь роковая».

— Но полночь уже наступила и миновала, — заметил Джон Ди.

— Разве ты страшишься?

Ди в последний раз окинул взглядом комнату, подмечая оставшееся от его любовно подобранных книг и инструментов после того, как бедность и расхищение заметно проредили коллекцию.

— Моя жизнь была приятным сном и я за это благодарю.

— Тогда пойдём.

Последнее, что увидел доктор — кипа переведённых страниц перестала увеличиваться. Греческий текст сам собою закрылся. Труд был окончен. Теперь он сможет продолжаться дальше уже по собственной воле, годы и годы, подыскивая себе читателей, преображая (или развращая) души.

Неким образом Ди сохранил воспоминания о сделанном, хотя он этого не делал, словно иная его личность в ином сне трудилась, продвигалась и прочитывала собранные там сведения, занося всё это в свою память, как пометки.

Доктор шагнул вперёд, держась за руку того, кто носит жёлтую маску, того, чьё имя и легенда были ему известны, Ползучего Хаоса, что в древние времена спустился со звёзд, принял человеческий облик и втайне ходил среди людей, смущая их и насмехаясь.

Всё это струилось и фокусировалось сквозь разум Ди, будто свет сквозь призму, впрочем это был скорее антисвет — не простое отсутствие света, но что-то более энергичное, нежели всего лишь тьма. И он рухнул в эту тьму, а иной крепко сжимал его руку. Ди падал среди звёзд в небесах, разбрызгивая их, как сияющую пену. Затем вновь накатила тьма и он увидел вздымающиеся вокруг фигуры, и узрел их лики, безмятежные, первозданные и абсолютно безучастные к нему, его жизни, его королеве и стране, и ко всем человеческим стремлениям; существа, что были одновременно и живыми, и мёртвыми; существа, для которых человечество являлось даже не комедией, способной рассмешить, а вообще ничем, и доктор осознал истину, поведанную ему книгой — что это и были владыки земли и небес, а ни Иегова, Иисус или ангелы; что в этой тёмной бездне не было даже Сатаны, несущего свои адовы муки.

Ди в последний раз вспомнил старинную пьесу, как волшебник восклицал: «Ад мерзкий, не зияй!», и молил о том, чтобы его душа стала каплями дождя и укрылась в океане; но здесь, в этом продолжении, после того как доктора унесли прочь, не оказалось никакой преисподней, чтобы подвергнуть его мучениям. Его не поджидали никакие дьяволы. Да, он увидел огни, что пылали в сердце творения. Да, он увидел, что земля, луна и солнце оказались всего лишь бесконечно малыми пылинками в хаосе вселенной. Он увидел, как сферы, какие и не снились мудрецам, обращались в пространствах, неописуемых ни словами, ни математикой и увидел отчего, когда те сферы выстроятся в верном порядке, возвратятся Великие Древние и земля, со всеми её банальностями, царствами и империями, лордами и мудрецами, учёными трактатами и бессмысленными пьесками какого-нибудь убитого в потасовке пьяницы, теологией, географией, математикой и поэзией — всё это сведётся к одинаковой, неисчерпаемой, бессчётной пыли.

И, под конец, после того, как Ди некоторое время погостил на некоей чёрной планете, куда не досягал свет и напитался там необъятной мудростью из нашёптываний существ, подобных ожившим камням, чьи голоса походили на неспешные ветра, шелестящие над горными пиками, носитель жёлтой маски, которого, среди прочих имён, называли Ньярлатхотепом, наконец-то явился к доктору и пригласил его сделать последний шаг, дабы полностью завершить путешествие к тёмному чертогу в центре вселенной, где бездумно воет Азатот.

Так они отправились в путь, спускаясь по тоннелю, сотканному из кружащих миров, звёзд и пыли; и странники услыхали, как барабанят, дудят и завывают демоны; и, прежде чем этот звук заглушил всё, иной вновь заговорил с Ди.

— Сожалеешь ли ты о чём-нибудь?

— Все эти сны были приятственным развлечением. Я не сожалею о них.

И эти двое склонились перед тёмным престолом и выразили своё почтение.

И даже после этого продолжилось нечто, вроде жизни, нечто, вроде времени и Ди понял, что величайшее послание «Некрономикона» отправилось сквозь призму его собственного разума, сквозь пространство до самых его пределов и сквозь время до конца времён, и теперь доктор, пусть и смутно, различал его в самой ткани космоса (если и это тоже не оказалось сном).

И он сказал, обращаясь к своему спутнику: — До этих пор всё было ложью, но я желаю истины.

— Истины?

— Да, её.