Призмы Шанбаала

Та выдержала паузу, подбирая слова, а я посмотрела на вилку и нож в правильных руках, безупречно прямую спину, и сопоставив это и ее титул пришла к выводу, что девица из аристократичной семьи. Она всё еще мне напоминала кого-то, но я не могла точно понять. Фиолетовые глаза я видела у Белиала. Но он не единственный демон с фиолетовыми глазами. Такие же красивые волосы были у Прокурора. Она их дочь?

– С тобой многие не пожелают разговаривать, – сказала она, отправляя кусочек помидора в рот.

– Это из-за отца?

– Ну да. Никто не любит Предателей, – она выдержала паузу, чтобы сделать глоток воды. – Ты реально собираешься всё это съесть?

Я должна была испытать стыд, но не испытала.

– Я бы съела и больше, – я пожала плечами. – Я много занимаюсь спортом, поэтому мне нужно много есть. А еще я просто люблю кушать.

– Оно и видно, – Персефона хмыкнула и отодвинула в сторону тарелку с котлетой и картофельным пюре, пододвигая к себе маленькую пиалу с салатом.

– Я высокая, – я взяла со стола сахарницу с дозатором и высыпала еще пару-тройку порций в чай, про себя жалея, что тут нет молока. – Буду высокая и тощая, буду скорее пугать, чем выглядеть худой.

Это была обычная болтовня, и я почувствовала, что я почти в норме. Пока Персефона пережевывала салат, я бросила взгляд на телефон, проверила, нет ли новых сообщений (не было). Вздохнув, я посмотрела на стол, на Персефону и пододвинула ей свою пиалу с салатом.

– Будешь? – спросила я.

Она удивленно приподняла бровь.

– Типа я слишком толстая? – сказала она, ожигая меня недовольным взглядом.

– Да нет, ты тощая, как Миледи, – я развела руками в стороны. – Я просто не хочу салат, а вот котлету у тебя бы подрезала. Как насчет махнуться?

Персефона отвела взгляд в сторону, явно что-то прикидывая в голове, потом повернулась и кивнула.

С того дня все обеды заканчивались тем, что я ела нормальную еду, а она перебивалась на салатах.

С того дня мы виделись с ней – то в гостиной, то в парке, и болтали о всяких пустяках. Оказалось, что она не умеет играть в карты, и я таскала ее к себе в палату, чтобы научить. Персефона чаще выглядела раздраженной, чем довольной, но хотя бы мне было с кем поговорить. Потом стало получше, она не улыбалась, но периодически начинала что-то оживленно рассказывать. Персонал центра словно поощрял эту дружбу, никогда не мешал нам болтать за едой, и никогда не выгонял нас после отбоя из палат друг друга.

Другие дети смотрели на меня, проходящую по коридорам, и в их глазах я читала слишком много недовольства. Я полазила по сети и нашла свои фотографии, почитала комментарии к статьям, и пришла в ужас. Некоторые чужие слова почти доводили до бешенства. Оставалось успокаивать себя тем, что ближайшее время я буду под защитой. В Центре Сострадания никто меня не обидит, а что касается совсем далекого будущего, так я буду в Академии, потом в Институте. Нет в магическом мире сейчас более защищенных мест, чем те, где учатся дети.

Амрэй ответил мне на несколько сообщений, и сказал, что будет рад со мной встретиться в Академии, если я вдруг пожелаю с ним увидеться. Я перезванивалась с ним по вечерам, слушая о том, что происходит у него в жизни. В Академию его всё-таки приняли, и он, если не тратил время на то, чтобы отчитывать меня за молчание о том, кто я такая, или не пытаться выспросить что-то о том, что было в Тюрьме, говорил, что будет рад меня встретить. Болтать об учебе с ним было просто и легко, и будущее обучение перестало восприниматься как наказание.

А вот Хатхор на мои сообщения не отвечала, потом вовсе добавила меня в черный список, и я оставила попытки восстановить эту дружбу. Я не знаю, насколько грустной я была в тот вечер, но Персефона выиграла у меня все партии – что в карты, где победу обычно одерживала я, что в бильярд. Второе было ожидаемо, потому что никто не катал шары лучше этой девушки.

Мои мышцы становились крепче и сильней, я завела подобие подруги, с которой со временем надеялась стать настоящими друзьями, и знала, что в Академии буду не одна.

Так незаметно и бесцельно пролетало время, за которое я должна была исцелиться.

Это был первый день рождения в моей жизни, который я решила совсем никак не праздновать, и я никому не сказала, что мне исполнилось девятнадцать лет. Впрочем, праздник устраивают только в Первом мире, бессмертные изящно игнорируют день, что отмеряет прожитый год. Пропустив четырнадцатое июня, я пропустила и месяц после, и очнулась лишь в августе, получив официальное письмо с подтверждением моего приговора. Ничего интересного в нем не было, только то, что связей меня и Предателей не выявлено, и я могу спокойно учиться в Академии. От отца не было никаких вестей. Это беспокоило меня, но я понимала логику. Ему не надо со мной связываться и подвергать себя риску.

Даже если иногда я так сильно по нему скучала, что начинала плакать.