Призмы Шанбаала

В Первом мире солнце то ярко и нещадно палило, то слабо пригревало, то вовсе исчезало за тучами. Первый мир постоянно менялся, и мне казалось, что нет у него плохой погоды, просто всё было настолько разнообразным, что невозможно было ни одному живому существу полюбить каждую грань этого мира. В Пределе свет был мягким, рассеянным, приглушенным, комфортным как для светлых, и для темных. Но в Загранье царили сумерки, хотя часы на телефоне настойчиво убеждали меня, что сейчас раннее утро. И не настолько ранее, чтобы это были предрассветные сумерки. Здесь было прохладней, чем в Пределе, но теплей, чем зимой или даже осенью в Первом мире. Я надела легкую кофту, и почти задубела. А Персефона в своем коротком платьице с пышной юбочкой и плечами, прикрытыми легким болеро, чувствовала себя потрясающе.

– Ты не мерзнешь? – спросила я, подумав, что она может просто притворяться, что ей не холодно.

– Тут даже теплей, чем обычно в это время года, – ответила Персефона, останавливаясь, чтобы пропустить вперед веселую стаю зверолюдов.

Ее рука сжалась в кулак, и я подумала, что она не в жизни бы их не пропустила, если бы они не неслись с такой скоростью, что явно сбили бы ее, реши она продолжить движение.

– А еще тут темней, чем показывают по телевизору, – я поежилась. – И темней, чем на фотках.

– Фильтры обычно посветлей выбираем. Но сейчас еще солнце не в зените, – Персефона вновь возобновила движение. – Здесь всегда так. Вечные сумерки.

– Вы поэтому такие бледные? – пошутила я, и судя по яростному взгляду, которым меня ожгла девушка, неудачно.

– Мы не бледные. Это благородная усталость, в тренде в этом сезоне, – она потерла висок кончиками пальцев. – Ты же самая так же красишься.

– Ах, это, – я пожала плечами, отчего крылья задвигались и защекотали меня. – Я тупо устала по жизни.

Это была привычная мне территория разговоров о пустяках, и я с радостью на нее вступила. Я пыталась выглядеть естественно, спрятать в своих расспросах то, что прежде я посещала Загранье. Дорожка из мощеного камня вела нас к фонтану, и я уже четко видела статую Миледи – невероятно худую статую, протягивающую раскрытую книгу.

Завертев головой по сторонам, я разглядывала других прибывших, выискивая кого-нибудь интересного, с которым впоследствии можно познакомиться, и вскоре обнаружила, что почти все девочки невероятно худые, с черными волосами. Я посмотрела на статую, потом на Персефону, еще на нескольких девушек и покачала головой. Ясно теперь, откуда у них такая мода на худобу резко пошла. Не думала, что в Загранье такой мощный культ новой королевы.

– Здравствуй, леди Персефона, – раздался приятный бархатный голос.

Персефона резко остановилась, опуская голову вниз и наклоняя ее так, чтобы занавеситься волосами. Я догнала девушку в несколько быстрых шагов, – я отстала, пока разглядывала существ, – и коснулась ее плеча.

– Персик, ты чего? – я посмотрела на юношу. – Какие-то проблемы, парень?

Ответом мне стал тихий смешок. Я смело заглянула ему в глаза, и прошло несколько драгоценных секунд, прежде чем я поняла, на кого я смотрю, зачем смотрю, и почему мне лучше никогда больше в жизни не поднимать на него вызывающего взгляда.

Я утонула в его глазах. Прежде я никогда не видела таких глаз: они утягивали внутрь. Радужки не было вовсе. Вместо нее плясал синий огонь: настоящие языки пламени. Мне казалось, я даже слышу треск поленьев внутри этого костра. Мои губы полуоткрылись, и перья на крыльях затрепетали, мурашки побежали по спине. Я тонула в этих глазах, и ничего не могла поделать с собой: огонь тянул меня к себе, в огне я чувствовала силу, мощный, сбивающий с ног, энергетический поток его магии.

– Сколько смелости, – произнес он, продолжая посмеиваться. – И сколько искренности. Или это столь низкий уровень интеллекта, что ты ничего не боишься?

Я не могла ничего ответить, но вместе с тем понимала, что должна говорить.

– Завела себе подружку, леди Персефона? – со смехом продолжил говорить юноша.

Персефона стояла, смотря в пол, а я окостенела, неспособная пошевелиться. Я приоткрыла губы, пытаясь вытолкнуть хоть какой-то звук с них, но связки мне отказали. Первые всполохи страха начали зацветать черными цветами в моей груди, и я поняла, что подрагиваю. Это было еще не настоящей дрожью, но скоро я начну бояться по-настоящему, и меня затрясет, а из глаз польются слезы шока, боли и отчаяния. Эта боль будет не физической, и я не смогу ее успокоить.

Если эта боль будет, я никого не смогу защитить.

– Оставь нас, пожалуйста, – твердо сказала Персефона, и подняла лицо, исподлобья заглядывая ему в глаза. – Я сама выбираю себе друзей.

– И много у тебя друзей из детей Предателей? – его пальцы коснулись моего подбородка, приподнимая лицо. – Ты меня боишься? Не стоит, я не из тех, кто нападает на невинных жителей. Хоть прежде я и не встречал никого, у кого хватало смелости так на меня смотреть.