Признаю себя виновным...

Много странного и непонятного даже в самых хороших людях! Анвар — солидный и серьезный человек — зачем-то заигрывает с ней. Когда они сидели у ручья, он смотрел на нее взглядом влюбленного юноши. И, действительно, помолодел. Невозможно было не отвечать на его улыбки и призывные взгляды хотя бы с сочувствием. Была минута — там, у ручья, ей показалось, что он хочет притянуть ее к себе и поцеловать. Она тогда поднялась с камня и отошла… Боялась за себя? Ну и что же — боялась! Он ведь весь день сегодня такой красивый. И ни одной только наружной красотой. Он красив душевно, с самого утра. Как, как… Белинский. Не совсем, конечно. Белинский был худенький и щуплый, Анвар — богатырь!

Как же это вышло, что такой проницательный человек, тонко чувствующий литературу, и вдруг не понял, что своими стихами она ему намекала на желание рассказать о себе, посоветоваться?! И еще глупее получилось у входа в дом. Сурайе, милая Сурайе, их встречала и пригласила поужинать, сама своими руками приготовила постель, взбила подушки, а потом хохотала вместе с мужем над ней. Над кем же еще? В последнюю минуту Анвар смотрел то на жену, то на нее, Зайнаб и, должно быть, думал: «Ну, и глупенькая, ну, и пустенькая же ты девчонка, а еще называешься инспектором! Что ты в сравнении с моей женой?»…

«…А вдруг он, а вдруг они… — с ужасом подумала Зайнаб, — знают о Мухтаре, о наших встречах… Анвар видел, что я стояла недалеко от сельсовета. Анвар просто весь вечер потешался надо мной, и потом еще рассказал жене…»

От этого предположения Зайнаб похолодела. У нее задрожали колени. Она упала на постель, но тут же вскочила, погасила свет и настежь отворила окно. Стоять она не могла. Пододвинула стул и долго еще полулежала на подоконнике, глядя и не глядя на затихшую, пустынную улицу кишлака.

Луну заволокли тучи. Порывистый ветер приходил волнами, трепал на деревьях молодую листву, кружил пыль и вдруг стихал. Сонно тявкали собаки и где-то далеко, в той стороне, где жил Мухтар, постукивал и постукивал движок электростанции, напоминая о непрекращающейся ни на минуту деятельности людей.

Зайнаб вдруг ощутила горячую струйку, текущую по щеке. Соленая слеза попала на губу. Так плачут дети и очень беспомощные женщины. Думать, размышлять для таких женщин всё равно, что страдать. Мысли или раздражают их или утомляют и опустошают. Разгоряченное воображение Зайнаб рисовало ей картины, одну страшнее другой. Подозрительность, воспитанная в ней Мухтаром, легко разрушила воздушный замок, возникший за этот день.

Сейчас она ругала, проклинала себя за то, что поддалась очарованию, поверила в искренность и возвышенность Анвара и Сурайе; она не могла их разделить, думать о них порознь.

Всего каких-нибудь два часа назад она с негодованием отмела попытки Мухтара очернить эту семью. Она почти не слушала его и весело смеялась, когда Мухтар говорил про директора школы, что тот любит ходить в гости к молодым мамашам под предлогом необходимости познакомиться с бытом ученика.

«Он бабник, бабник, твой директоришка! — кричал Мухтар. — Вы все чуете таких вот юбочников! — Вижу, что влюбилась… Небось, уже приставал!»

Она спросила его тогда, полушутя: «Зачем же вы сами поселили меня в этом доме?» И он ответил… Ответ его в тот момент возмутил Зайнаб. Какая же она простушка, какая наивная и глупая по сравнению с Мухтаром! Мухтар знает жизнь и знает, как нужно быть осторожным с людьми: всегда иметь против них оружие, чтобы — если потребуется — отомстить, «Эх, ты, спрашиваешь зачем поселил? Я же тебе помогаю узнать всю подноготную людей, которые травили меня, которые и сейчас рады меня утопить… А ты разнюнилась, растаяла… Инспекторша!»

«Верно, верно, как всё это верно! Анвар нашел меня возле самого сельсовета. И он, и Сурайе давно выследили, где я бываю вечерами. Может быть, даже позвонили Гаюр-заде. А что я знаю о них? Что она прекрасная жена и мать. Что он хороший учитель. Поддалась гипнозу его слов, весь день хожу, очарованная, и вместе гуляла и вообразила, что он влюбился… Сама чуть не влюбилась. Сравнивала его с Мухтаром, с моим Мухтаром! Сравнивала и говорила себе: вот образец, вот идеал!»

Отчаяние охватило Зайнаб. Для нее всё кончено. Мухтар следил — он никогда не поверит, что я только прогуливалась. Да, да, он следил и бешено ревновал, настоящий, сильный, глубоко любящий человек!.. Не простит и не поверит ни одному слову.

Тусклый свет луны, пробивающийся сквозь тучи, смешивался уже с бледным светом утренней зари. Всё тело Зайнаб ныло от лихорадочного напряжения. Слез уже не было. Их заменила тупая тоска безнадежности. Опять она вспомнила о маме, вернее, на ум пришло слово «мама», мелькало в ее сознании все чаще и чаще — как призыв и как единственное прибежище. А рядом с мамой, с ее дорогой, старенькой и в то же время такой сердитой мамой, ходил и густым голосом бубнил слова осуждения Гаюр-заде. Жених. Обеспеченный и, как все говорят, очень славный человек. «Зайнаб, Зайнаб!» — повторял он бессмысленно и смотрел на нее с ужасом и презрением.