Признаю себя виновным...

— Не торопитесь, уважаемая! Я, уважаемая, слава богу, у себя в доме!

Бабушка то и дело повторяла «уважаемая», и в ее устах это слово звучало противоположно своему смыслу. Видно было, что она не только не уважает — в грош не ставит пришедшую учительницу.

— Не лезьте, уважаемая, куда вас не просят!

— Неужели вы, — раскрасневшись от волнения и почему-то торопясь, говорила Сурайе. — Неужели вы доверяете этому обманщику, этому наркоману?! — Сурайе с нескрываемым отвращением бросила взгляд на шейха. — Кто же не знает, что это низкий, подлый человек!

— Нельзя, нельзя, уважаемая, — оттесняя учительницу и снисходительно глядя на нее сверху вниз, бубнила старуха. — Он мулла, он знает чильёсин^[17], он ближе всех нас к святости…

Сурайе взяла себя в руки. Она сумела бы преодолеть сопротивление старухи, войти в комнату. Но возле нее всё время увивалась маленькая Гульмох. Учительница хотела как-нибудь отвлечь девочку, оградить ее и от ненужных впечатлений и от возможного заражения.

Заняв такое место, чтобы ей самой было видно происходящее в комнате и загородив ребенку дверь, она шептала девочке:

— Стой и молчи. Сейчас мы с тобой пойдем за доктором.

Между тем шейх, перестав читать коран, схватил какой-то кувшинчик и стал брызгать из него на платок, под которым лежала больная. При этом он приговаривал:

— Куф-суф, куф-суф, — что означало «сгинь», «рассыпься». Потом опять молился, опять бормотал заклинания и, наконец, воскликнул: — «Омен».

Сурайе решила, что обряд закончен, шейх сейчас уйдет. Но он не ушел. Присел на корточки и, дергаясь всем телом, долго судорожно кашлял.

Сплюнув на пол, старик провел руками по лицу и бороде; при этом он несчетное количество раз повторял: «Куф-суф! Куф-суф!» — и вдруг, прервав себя, совершенно спокойным будничным тоном сказал:

— Черную курицу приготовили?

— Вот она, — ответила старуха и, с неожиданной для ее большого тела быстротой и ловкостью, выхватила откуда-то из-за двери связанную курицу, протянула шейху.

Шейх, церемонно двигаясь, подошел с курицей к порогу, достал из-за платка, которым был повязан его халат, нож и быстрым движением срезал с головки у курицы гребешок. Курица кудахтала, трепыхалась. Шейх крепко держал ее, нажимал на горло, чтобы выжать побольше крови. Обмакнув палец в красную жидкость, он начертил на двери крест.

И то ли потому, что отчаянно кудахтала курица, то ли потому, что под платком было душно, больная внезапно вскрикнула и, вытянувшись, окостенела.

Шейх бросил на нее встревоженный взгляд. Старуха посмотрела на него с удивлением. В кулаке она держала деньги. Шейх приниженно поклонился, взял, не глядя, деньги и засеменил к воротам.

Все растерялись. Даже властная старуха поняла, кажется, что с невесткой плохо. Сурайе решительно вошла в комнату, откинула с лица больной платок и, увидев, что та в тяжелом обмороке, потребовала:

— Воды! Скорее холодной воды!

Старуха засуетилась, подала пиалу с водой. Она теперь заглядывала в глаза Сурайе с надеждой и упованием. Сурайе брызнула в лицо женщины, и та вздохнула. Учительница подняла ее голову и дала попить.

— Шейх вас напугал?

Больная жалко улыбнулась.

У всех присутствующих вырвался вздох облегчения.

— Я сейчас схожу за доктором! — громко сказала Сурайе и покосилась на старуху.

Старуха кивнула. Она была так обескуражена, что соглашалась теперь на всё:

— Ваша воля, — проговорила она с неожиданным смирением. — Я согласна, уважаемая. Я сделала всё, что смогла.

— Прошу вас, — сказала перед уходом учительница, — не подпускайте ребенка к больной: она может заразиться.

Старуха развела руками, хотела, наверное, что-нибудь возразить, но потупилась под решительным и властным взглядом Сурайе.

— Я всё исполню, как вы говорите, уважаемая.

Сурайе вышла на улицу. Было жарко. Она чувствовала себя страшно утомленной. «К врачу? Но ее сейчас, наверное, нет, — днем она, обычно, на обходе…» Медленно, задумавшись, шла Сурайе по переулку. Жар солнца и усталость сгибали ее. Ночь она почти не спала. А утром… Утром дети спрашивали, почему папа с ними не завтракает, где он? И почему тетя Зайнаб не вышла к ним? Что она могла ответить? Анвар ушел необычайно рано. Гостья, кажется, была дома. Но в комнате ее тихо: может быть спит. Не хотелось ее видеть, не хотелось обо всем этом думать. Детям она отвечала: «Не знаю, не знаю». Они поняли, что мать в плохом настроении и замолчали. Но себе ведь тоже надо бы ответить… Себе ведь не скажешь «не знаю, не знаю», этим не удовлетворишься.