Признание в любви

В спальне жизнь идёт в прежнем ритме. Только с едой хуже, начиная с понедельника стало подташнивать, воду пьёт, но мало. Обычно больше литра в день – установленная норма для состава крови, за ней тщательно следили. Утром, как младенцу, четыре ложки манной каши. Она мягкая, легче глотать. Вначале с удовольствием ела понемногу из Юриных банок, сейчас не может, начинает есть – тошнит. Переводит тему:

– А ты поел?

– Да.

– Знаю, что нет, бери кашу, садись рядом и ешь, я хочу видеть.

Взял тарелку, сел. Гладит меня по руке.

– Совсем похудел.

– Организм следует твоему примеру, я ни при чём.

– Плохой пример, видишь, я стараюсь. Ты тоже должен.

Берёт у меня ложку, набирает четвертинку, кладёт в рот. Почти сразу начинает тошнить.

– Ну вот… не получилось… хотела ради тебя. Дай воды.

– Лучше сок, там хоть что-то есть.

– Знаешь что? Были персики в собственном соку, вкусные, помнишь?

– Конечно, сейчас будет. Что ты раньше не говорила?

– Не хотела беспокоить, ты и так крутишься, думала, что этот выпью, а сейчас захотелось именно персиковый.

Появилось желание хоть что-то поесть, я сразу обрадовался. Но тут же влезла в голову – проклинаю себя! – сцена из фильма «Чапаев», где Петька на реке увидел белого с пойманной рыбой и хотел взять в плен языка. Тот просит: «Отпусти, у меня брат помирает, просит перед смертью ушицу, не могу не сварить, отпусти». Отпустил. Гоню жуткие мысли…

Первый раз обратилась за такой мелочью, обидно – не даёт ничего ей сделать. Знает, ведь, что мне будет приятно. Не могу переубедить. Ни у кого ничего не просила. Почему? Какая у Ирочки была жизнь, до меня, если не может попросить даже любимого человека? Работает в огороде, подхожу, спрашиваю: «Чем помочь?» – «Не нужно». – «Я ничем не занят». Не отстаю, не даю ничего делать – поцелует, скажет «спасибо» и … всё. Но сейчас – то она лежит. Ничего не меняется.

– Я мигом в большой «О’Кей», в «Ленте» скорее всего, нет.

– Только недолго…

Внутри застыло – не хочет оставаться без меня.

Через двадцать минут наливал сок. Единственное изменение в еде, но со второго раза он уже разбавленный. Всё остальное сокращается. Пытается, но организм не может принять. Лишний для него кусочек оказывается снаружи. Плохие будут показатели крови. Придётся в клинике сразу сесть на капельницы.

После «обеда», я на Ветеранов, хожу по коридору у кабинета. Очередь. Сидеть не могу. Проходит Лисянская, здоровается: «Подождите, в палате пациенту плохо». Набираю Халикова, – «Сейчас поднимусь».

Что решат?

Возвращается Лисянская, меня первого приглашает в кабинет, усаживает. Мне её ругали: строгая женщина, придирается. Вижу другое: внимательный, отзывчивый, симпатичный человек. В клинике Петрова нас не приняли. Здесь стараются помочь. Мы вдвоём. Если разговор только со мной – плохо. Минута молчания, память предательски подсказывает, в каких это бывает случаях. Голова у меня качается. Смотрит на меня и тоже качает головой, кажется, что огорчённо. Не упасть бы.

– Мы вчера втроём, с главным врачом и анестезиологом, обсуждали ваше положение.

Замолчала. Не знаю, что говорить в таких случаях. Если бы и знал, то всё равно бы не смог.

– Сами понимаете, тяжёлый случай, к сожалению, запущенный, вы готовы к… возможному развитию событий?

Выдавливаю, но сам не слышу:

– Да.

– По вашей просьбе, учтите – в порядке исключения – мы идём навстречу, попытаемся делать химиотерапию.

Не могу вдохнуть, боюсь спугнуть появившуюся наконец-то удачу. Неужели кончатся наши мучения? А риск? От этой мысли не успеваю достать платок.

– Сейчас вызову старшую сестру, напишете расписку, что со всем ознакомлены и согласны, выделим вам отдельную палату, – опять на глазах слёзы, – не переживайте, мы сделаем всё, что можно.

Выходим с сестрой, оформляет бумаги.

– В понедельник палата освободится. Будьте готовы.

Звоню Ирочке – она же ждёт.

Для нас просто готовность вызывает опасения. Режим дня сохраняется, питания – нет. Обед: три ложки супа, второе не идёт. Упрашиваю, вижу – старается… и не может, улыбается мне еле заметно и грустно. Боль не уходит ни днём, ни ночью. Кетонал с анальгином вначале кололи раз в сутки, теперь чаще. Особенно ночью, дополнительно пошёл трамадол. Помогает, но ненадолго. Чтобы хоть немного поспать, принимаем феназепам. В клиниках делали уколы по нескольку раз в день. На теле живого места нет. Перебои с сердцем начались ещё в Новый год, у меня, когда исколол ей весь живот.

Обрабатываем посиневшие и опухшие места, но эта боль не в счёт по сравнению с тем, как болят и тянут ноги и поясница, причём зависит это от положения тела. Чем дольше лежишь в одном положении, тем сильнее боль, становится невмоготу. Постоянно поворачиваемся то на один бок, минут на пять-десять, то на другой, на пару минут, больше не вытерпеть. На спине подольше, если – час, то уже счастье, но оно приходит реже и реже.