Признание в любви

Давно смотрели «Жизнь и судьба» по Гроссману в МДТ. Сцена в советском лагере: шеренга заключённых, вечерняя поверка… молчание людей, которые не знают, доживут ли до завтра. И вот они, вначале тихо, потом громче и громче, уверенней и твёрже поют серенаду Шуберта: «Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной…». Все в одном строю, их соединяет надежда. Немецкий концлагерь: шеренга заключённых, вечерняя поверка… смертельная тишина, измученные люди стоят молча. Проходит минута, они начинают петь серенаду Шуберта на немецком языке: «…Звуки их полны печали молят за меня…». Сначала почти шёпот, а дальше – нарастающая сила и решительность. Страх и единение. И победа над этим страхом. Только вместе у них есть возможность стать свободными. Тишина в зале, душа очищается от ненужной шелухи и выпрямляется. Её уже не согнуть.

Ира тогда взяла меня за руку. Как и сейчас. Прислоняюсь щекой к её щеке. Только что я вытирал слёзы – теперь её щека мокрая. Обнимаю за плечи, молчу. Долго держать не получилось… Опять мои слёзы. Снова выхожу в ванную. Сколько у человека может быть слёз? Они льются, льются, и конца им нет. Это мера любви. Мои слёзы её боли.

Задержался немного дольше. Сел на кровать. Помолчали. Что могут значить слова? Продолжаю с упорством и нежностью растирать Ирочкины ноги и перекладывать подушки. Всё разглаживаю.

Мы думаем одинаково; в мыслях нет радости, но надежда не ушла, и борьба не останавливается.

Третий день должен отличаться от второго тем, что утром ждём врача, на всякий случай, для консультации, хотя мы всё знаем сами. Хочу подстраховаться. Обсуждаем переезд на Ветеранов, точнее, я обсуждаю вслух, сам с собой. Всё готово, и мы давно готовы. Поздно вечером Ира настаивает, и не первый раз:

– Иди в другую комнату, поспи. Ты когда спал?

– Недавно, вместе с тобой.

– Не обманывай, я не спала. И не буду, если ты не пойдёшь. Иди, и я постараюсь.

– Я подожду, когда уснёшь и пойду.

– Ты опять… не примешь.

Конечно, Ирочка обиделась, «не примешь» – когда я в прошлый раз её не послушался. И не просто не послушался, а хотел обмануть.

Вышел в другую комнату, лёг. О чём Ирочка думает? О том, что я, здоровый, не сплю. Любимая моя, даже болезнь тебя не сломила. Продолжаешь заботиться. Как это вытерпеть. Прислушиваюсь. Через несколько минут прибегает Люда:

– Ира спрашивает, где Боря, хочет поговорить. Быстрей.

Губы сухие и горячие. Обжигают:

– Что случилось?

– Ты поспал? Время перепуталось из-за этих лекарств. Посиди со мной.

– Поспал.

Смотрит в глаза, но взгляд дальше – в душу. Раньше так не смотрела. Что-то произошло. Глажу по щеке, пытаюсь успокоить.

– Дай воды.

Кружка с трубочкой рядом, подставляю ко рту. Пьёт полглотка, потом ещё полглотка. Ставлю чашку на место. Не для этого ведь позвала. Силюсь улыбнуться. Не получается. Берёт меня за руку. Минута молчания. Сжимает. Шепчет:

– Спасибо тебе…

– За что?

– … За всё.

Комок в горле, еле удержал слёзы. Ответить не могу, как тогда в Мариинской на Ирочкино: «Не оставляй меня». Долго прятанный внутри шёпот вырвался наружу. Неужели она разделила наш мир? Теперь не мы, одно – ты. Это не затёртое «спасибо» – это благодарность любви: «Спасибо тебе… за всё». Спасибо за счастье её любви.

Сердце защемило, потому что не может ничем помочь. Для чего ему ещё биться?

Не говорит больше ничего.

Боли усилились. Опять «неотложка», всё время разные врачи: «Хорошо, что много машин».

Вкололи наркотик в 23 часа и обезболивающее. Уехали.

Не помогает.

Через полтора часа новая неотложка. Ввели ту же самую дрянь. Лучше не стало. Только речь стала тихой, но чёткой.

Ночь… Бэтси осторожно ходит по кровати, запрыгивает на подоконник. Там без изменений, по-прежнему светит одинокая половина окна напротив. Ноги на подушках. Правая толще и горячая, на левой тёплый гольф, она холодная.

– Наклонись ко мне.

Обнимает. Тонкие руки держат меня. Они слабые, ей трудно в таком положении. С напряжением дышит. Опускает руки. Закрывает глаза. Не спит, несмотря на то, что уколы сделали дважды.

– Боря…

Губами касаюсь ушка, грею дыханием.

– Забери меня отсюда… пожалуйста… забери.

Что – то случилось. Никогда «пожалуйста» не говорила, разве что в шутку.

– Ночь, утром соберёмся и уедем.

– Обещаешь?

– Да.

Кажется, успокоилась. Слышу тикают часы. Зачем-то решаю досчитать до ста. Сбиваюсь. Начинаю заново.

Опять берёт за руку.

– Ты меня любишь?

Целую.

– Почему редко говорил? Я хотела слышать… мне было нужно.

«Было нужно» – было. Почему «было»? Чем её отвлечь? Выключить свет – боюсь пошевелиться – может задремлет.

Проходит немного времени.

Голос тихий… в нём надежда:

– Забери меня…

– Утром обязательно уедем.

Закрыла глаза. Я пристраиваю голову на подушку. Обнимают меня за шею. Боже, как похудели руки. Какие они холодные. Поглаживаю. Не согреваются. Тру сильнее. Синие вены. Таких не было. Предлагаю надеть кофточку с длинным рукавом. Не соглашается:

– Она нас разделит, ты будешь закрыт.

Совсем недавно губы были тёплые. Не могу отогреть своими.

– Попробуй уснуть, хоть капельку.

Короткие минуты прошли быстро. Голос задрожал:

– Ты где?

Кладу руку на голову.

– Теперь чувствую.