Признания мои и комиссара Мегрэ

Реальные пейзажи никогда не совпадают с теми, которые мы себе вообразили, то же относится и к реальным драмам; объясняется это, быть может, тем, что, поддаваясь воображению, мы не учитываем одного неодолимого фактора – повседневности, которая настигает нас и на другом конце земли, не щадит в самые волнующие минуты жизни.

Я готов поклясться, что приблизительно такие мысли бродили в тот день в голове у Жоли. Не прошло еще и суток с тех пор, как он высадился в небольшом населенном пункте на побережье, и вот уже Африка казалась ему унылой и однообразной.

В сущности, что он видел? Ожидая назначения, он поселился в железобетонном здании гостиницы, где имелся настольный теннис да музыкальная машина. То, что именовалось здесь городом, представляло собой одну-единственную длинную улицу, по обе стороны которой торчали пальмы да лавчонки, где торговали всякой всячиной – велосипедами, ламповыми стеклами, датским маслом в пачках.

Что еще? Его приняли в клуб, как две капли воды похожий на офицерские клубы. Президентом клуба был некий доктор; он рассказывал случаи из практики, и по его словам выходило, что разрезать пациенту живот ничуть не сложней, чем съесть ананас.

С Жоли обходились вежливо, быть может, с легким оттенком иронии, проистекавшей от зависти – ведь он окончил Политехническую школу и сразу после выпуска был назначен главным инженером общества, которое прокладывало в джунглях железную дорогу.

Воистину, повсюду все одно и то же! И лишь одна деталь с самого начала обеда не дает покоя нашему инженеру. За столом прислуживают слуги-туземцы в нарядных белых куртках. Однако рядом с лекарем, восседающим во главе стола, стоит туземец с обнаженным торсом, демонстрируя роскошную пупочную грыжу. Стоит и ничего не делает. Время от времени доктор нажимает на грыжу указательным пальцем, и живот слуги немедля издает звук, похожий на звук электрического звонка.

Похоже, сотрапезники не видят в этом ничего особенного. Жоли не хочет оказаться в положении новобранца: он догадывается, что нравы здесь сродни казарменным, и старички глубоко презирают новичков.

– Значит, вы на будущей неделе уезжаете? – спрашивают у него.

– Конечно. Укладка путей уже ведется в четырехстах километрах отсюда.

Вежливое молчание. Его железная дорога никого не интересует.

– Я уже подумываю о том, чтобы снаряжать мой караван в путь, – небрежно добавляет Жоли. – Мне понадобится несколько слуг, на которых можно было бы положиться…

– Нанимайте пять человек, – заявляет доктор. – Это будет в самый раз.

– А что, у вас так принято?

– Черт возьми! Два повара, два лакея и слуга-звонок. Никто и бровью не ведет, никто не думает улыбаться.

Жоли, смутившись, ждет продолжения, а сам невольно поглядывает на негра, стоящего возле доктора.

– Вам известно, что такое слуга-звонок?

– Честно говоря, неизвестно.

– Поглядите на этого парня. Один из лучших образчиков. Таков местный обычай! Нажмите-ка сами!

Жоли надавливает на пупочную грыжу и извлекает из туземца продолжительный звонок.

– Удобно, не правда ли?

Все пьют, едят, рассказывают разные случаи; засиживаются допоздна, как это могло бы быть где угодно, а назавтра Жоли, слегка страдая от похмелья, принимается за хлопоты по хозяйству.

– Вы не знаете, где можно нанять слугу-звонок? – спрашивает он каждого встречного-поперечного.

Его шлют то туда, то сюда. Гоняют за несколько километров под палящим солнцем; наконец, почтовый служащий прыскает со смеху и, сжалившись над ним, говорит:

– Так значит, и вы попались на удочку!

У Жоли остался отвратительный осадок; он уехал, ни с кем не попрощавшись. Одни любят розыгрыши, другие не любят, и Жоли принадлежал к этим последним. Он всегда был работягой. В Париже перед отъездом он основательно изучил вопросы строительства железных дорог и высказал административному совету компании предложения, которые поразили этих господ смелостью и оригинальностью.

А здесь, на, потеху туземцам, с ним сыграли шутку, достойную, самое большее, Латинского квартала! Нашли время!

К тому же эти люди – бездельники; живя в Африке, они не верят в нее, и Жоли уже начинает на них раздражаться. Он-то верит, верит во все! Он из породы энтузиастов и хочет стать крупным деятелем! Ему тридцать лет! Всю жизнь он жил вместе с матерью и сестрой; несмотря на то что почта уходит отсюда раз в три недели, каждый вечер перед сном он пишет им по длинному письму.

О случае со слугой-звонком он умалчивает, но в письмах уже проскальзывает некоторая горечь.

«Кругом завистники, – пишет он. – Я тут из инженеров самый младший и вдруг оказался над ними начальником».

Проходят два-три месяца; Жоли с другим белым, тоже инженером, по фамилии Треву, живет в хижине, которую Треву построил из шпал и гофрированного железа.

Они живут там, где кончается железнодорожное полотно, в чаще девственного леса; вокруг их лачуги располагаются три десятка негров.

Сорокалетний Треву похож на завсегдатаев клуба, на тех, кто веселится, рассказывая всякие случаи из жизни, и не верит в Африку.

Когда приехал Жоли, Треву сказал ему: