Признания мои и комиссара Мегрэ

Компания облекла его доверием, и это доверие следует оправдать хотя бы ценой собственной жизни…

И он гонит состав на всех парах. В висках стучит кровь. Он борется со сном, с лихорадкой…

– Их посадят в тюрьму… – бормочет он.

По пути он замечает небольшие станции, но не останавливается; лишь много часов спустя он наконец решается затормозить перед каким-то крупным поселением.

Вероятно, кто-то его предал. Его в чем-то подозревают, не иначе. Появляются жандармы, их четверо, они накидываются на него, как сам он накинулся на Треву, и связывают его, но не веревками – на него надевают смирительную рубашку.

Вскоре Треву рассказывал старым знакомым Жоли, посетителям клуба:

– Он в один миг спятил… Я был начеку, но он меня все-таки подстерег.

Жоли не допрашивают, а сразу запирают в какое-то темное помещение, где он проводит день за днем; позже его сажают на пакетбот.

Там его помещают не в каюте, а в трюме возле двигателей, в изоляторе с обитыми стенами.

К Дакару он повытаскивал из обивки все перо, всю шерсть и буквально утопал во всем этом.

В Бордо его увезли с парохода в «скорой помощи».

С тех пор прошло два года; сейчас Жоли поступил на должность инженера на сахарно-рафинадный завод в Сен-Кантене. Он собирается жениться; родители невесты места себе не находят.

– Ты же знаешь, что сказал врач… Приступы будут повторяться…

– Я буду за ним ухаживать, – отвечает невеста. Вот и все.

Авантюрист в профсоюзе

Никогда не забуду ощущения, которое испытал на рейде города Веллингтона, что в Новой Зеландии. Долгие месяцы я плавал в тропиках, одетый чаще всего в шорты, без рубахи. Самой нарядной моей одеждой был костюм или смокинг из белого полотна. И вот накануне описываемых событий, выйдя на палубу, я заметил, что пассажиры одеты в шерстяные костюмы.

Мне почудилась в этом некоторая несообразность. Я поинтересовался, в чем дело.

– Нынче вечером увидите! Будет страшный холод… – объяснили мне.

Холод! Я почти забыл, что это такое.

И еще один сюрприз ждал меня в тот день: я увидел, что в десять часов эти же пассажиры направились в большой салон, где происходило протестантское богослужение.

– Сегодня же не воскресенье, – заметил я кому-то из пассажиров.

– Нет, воскресенье!

– Позвольте! Вчера была пятница…

– Правильно. А сегодня воскресенье. На этой неделе у нас с вами не будет субботы. Мы потеряли день, так как только что пересекли триста шестидесятый градус.

Небо заволокли тучи. Иногда проглядывало солнце, но это было вполне Цивилизованное солнце, такое же, как у нас дома; его жар можно вынести без шлема.

На следующее утро я присутствовал при том, как на борт поднялся лоцман, мужчина в темно-сером костюме и шляпе-котелке! Клянусь вам, я готов был его расцеловать!

Часом позже зарядил мелкий нескончаемый дождь, самый настоящий дождь, и мы завидели мокрые городские крыши, настоящие крыши – черепичные, шиферные, настоящие каменные и кирпичные дома, настоящие улицы с мостовыми и тротуарами!

Не знаю уж, какой я воображал себе Новую Зеландию, но, как бы то ни было, я разволновался так, словно внезапно перенесся в Бордо, Дьепп или Булонь. В лодках суетились рыбаки в непромокаемых плащах и зюйдвестках. Время от времени я замечал где-нибудь в глубине улицы дребезжащий трамвай.

Я и сам был одет в обычную одежду цивилизованного человека, а не в шорты цвета хаки и не в белый костюм китайского производства.

– Очень холодно, – сказал кто-то, – дело в том, что всю последнюю неделю дует южный ветер…

Разумеется! А северный ветер дует у них с экватора и пышет жаром…

Набережную заполонила толпа, многие мужчины были в пальто и с зонтами в руках, женщины в меховых накидках…

Уже заработали краны. С нашего корабля выгружали апельсины, привезенные с островов.

Повсюду, как на вокзалах, разъезжали автокары, за которыми тянулись длинные цепочки тележек.

Что делать в городе в семь утра? Облокотившись на ограждение, я разглядывал толпу на набережной и сам не заметил, как засмотрелся на человека, управлявшего одним из автокаров.

На нем был костюм из синего в белую полоску сукна, подходящий скорее для прогулки по бульвару. На голове у него красовалась фетровая шляпа жемчужно-серого цвета, весьма щегольская.

Восседая на сиденье автокара, он бесстрастно манипулировал рычагом, подгоняя пустые тележки поближе к кораблю и прицепляя груженые, чтобы везти их под навес.

Повторяю, шел дождь. Пальцы у меня закоченели от холода; я подумал: «Этот человек наверняка француз!»

Почему? Понятия не имею. Интуиция… Что-то мне говорило, что человек в серой шляпе непременно должен оказаться французом. Он был молодой, белокурый.

Я продолжал наблюдать за ним, и два-три раза наши взгляды встретились.

Часов в девять я сошел на берег и, проходя мимо, нарочно толкнул его и громко извинился.

Он глянул на меня с улыбкой, но промолчал.

– Вы не француз? – спросил я.

– Француз. Я сразу понял, что вы мой соотечественник.

– Откуда вы узнали?

– Осторожно!.. Мне пора.

Лавируя, он повез вереницу тележек между грузовиками и паровозами. Но в полдень я увидел его снова – он направлялся к ресторану.

– Вы давно в Новой Зеландии?

– Года три.