Признания плоти

В Египте, в Месопотамии тема пастырства (божественного или царского) уже, как кажется, прослеживается достаточно отчетливо, хотя и остается на зачаточном уровне. Во время церемонии коронации фараоны получали пастырские атрибуты[975]. Термин «пастырь» присутствовал в титуловании вавилонских и ассирийских царей, указывая на то, что они были [уполномоченными представителями[976]] богов и должны были заботиться во имя богов о благе паствы[977]. Гораздо более широкую и сложную тематику пастырства мы находим у древних евреев. Она в значительной мере суммирует отношения между Предвечным и его народом. Яхве управляет, ведя за собою людей: Он шествует во главе евреев, когда они покидают град, и «сопровождает силою Своею в жилище святыни Своей»[978]. Предвечный – пастырь par excellence. Связью с пастырством характеризуется царствование Давида, который получает свой законный статус, принимая от Бога заботу о стаде[979]; той же связью определяется и роль тех, кто, став во главе народа, сообщил ему волю Яхве и вверился его руководству, чтобы лучше руководить стадом: «Как стадо, вел Ты народ Твой рукою Моисея и Аарона»[980]. И наконец, та же связь характеризует мессианский обет: тот, кто должен прийти, станет новым Давидом; в отличие от дурных пастухов, которые рассеяли овец, тот, кто придет, станет единым пастырем, назначенным Богом, дабы вернуть ему его стадо.

Напротив, в классической Греции тема пастырской власти занимает, судя по всему, незначительное место. Цари гомеровской эпохи именовались «пастырями народов», однако едва ли в этом можно усмотреть нечто большее, чем след древнего ритуального титулования. И позднее греки, как кажется, не проявляли особой склонности к тому, чтобы видеть в отношениях пастуха и его овец модель отношений, которые должны связывать граждан с теми, кто ими руководит. Термин «пастух» не встречается в политическом лексиконе ни у Исократа, ни у Демосфена[981]. Среди исключений из этой общей картины следует назвать пифагорейцев, у которых {тема пастырства}, по мнению одних исследователей, объясняется восточным или даже специфически древнееврейским влиянием, а по мнению других, просто является общим местом[982], и, конечно, Платона с его «Государством», «Законами» и «Политиком». В первом и втором из этих текстов тема пастуха по большому счету второстепенна: она служит для критики тезисов Фрасимаха с позиций нравственности[983] или для определения функций мелких чиновников[984]. В «Политике» же, напротив, эта тема занимает центральное положение. Она появляется сразу же, как только дело доходит до вопроса о том, что есть «царское» искусство править: не является ли царь пастухом для людей? Как мы знаем, собеседники прилагают к этому вопросу метод разделения, но терпят неудачу – потому, что характерные для пастуха задачи в отношении стада (кормление животных, ухаживание за ними, увлечение их за собой звуками музыки, повивальное дело) могут соответствовать булочнику, врачу или учителю гимнастики, но не могут определять по существу того, кто вершит политическую власть. Более правильный подход подсказывает миф, согласно которому, в развитии Вселенной можно выделить разные стадии. Когда Вселенная вращалась вокруг своей оси в одну сторону, у каждого рода был свой даймон-пастух, и человеческое стадо «Бог пестовал сам»; всякая еда у людей была в избытке, и после смерти они возвращались к жизни. Знаменательное утверждение: «{Поскольку пастырем людей был бог,} под управлением бога не существовало государств»[985]. Но как только Вселенная начала вращаться в другую сторону, бог-пастырь удалился и люди стали нуждаться в руководстве, причем вовсе не со стороны пастуха-человека, а со стороны того, кто способен связать элементы государства между собой, как нити пряжи. Он должен соткать из множества разных индивидов прочную ткань. Политик – не пастырь, а ткач. Таким образом, Платон не устраняет фигуру пастыря полностью, но дифференцирует его функцию: с одной стороны, он отводит пастырю место в прошлом, в мифической истории, а с другой – сближает его роль со вспомогательной деятельностью врача и учителя гимнастики. И дает ему отставку, когда дело доходит до анализа реального государства и роли того, кто вершит власть. В Греции политика – не дело пастуха.

Только после распространения восточных тем в эллинистической и римской культуре пастырство появляется как образ, подходящий для того, чтобы представить высшие формы власти: «Задача пастуха столь высока, – пишет Филон Александрийский, – что ее с полным основанием относят не только к царям, мудрецам, душам совершенной чистоты, но и к Господу Богу»[986]. В политической литературе имперской эпохи власть государя иногда сравнивается с властью пастуха – либо чтобы подчеркнуть необходимость взаимной привязанности между государем и его народом[987], либо чтобы указать на превосходство того, кто возвышается над своими подданными так же, как пастух над овцами[988].

* * *