Он пробирался через лес. И чувствовал напряжение в икрах ног, как если бы шел в реальности.
Он не знал, есть ли у других сновидцев леса и что такое Линденмер. Линденмер был вот каким: Ронан мог закрыть глаза и попасть туда во сне. Или вот таким: Ронан мог сесть в машину, проехать полчаса на запад, в горы, остановиться у пожарного въезда и идти пешком еще двадцать минут, чтобы добраться до места, где этот лес существовал на самом деле. Он мог встать меж знакомых деревьев и обнаружить, что они узнают его, беспокоятся о нем и воплощают мысли Ронана в реальном мире почти с такой же легкостью, как во сне. Реальный Линденмер был местом, где можно грезить, не закрывая глаза.
Ронан приснил этот лес. Некогда там не было ничего, кроме обычных деревьев высоко в синих горах. А потом Ронан проснулся – и среди них оказался Линденмер.
Возможно, до сих пор он не сотворил ничего лучше.
– Думаю, ты бы сказал, что оба варианта Линденмера одинаково реальны, – сказал Ронан деревьям. Он вытянул руку, и вокруг нее обвился туман. – Я чувствую, что ты здесь, Брайд.
«Грейуорен», – пробормотал Линденмер – этот звук исходил от деревьев, от воды, отовсюду. Так называл его Линденмер. Он знал и настоящее имя Ронана, и иногда называл его так, но тот не понимал, по какой причине лес выбирал то или другое. «Грейуорен здесь».
Ронан знал, что Линденмер – не вполне лес. Он, очевидно, где-то существовал раньше как… нечто иное. А потом Ронан во сне придумал ему форму. Он не то чтобы создал его – так, как создавал другие вещи. Он просто открыл для Линденмера дверь и выбрал для него костюм в форме леса.
– Ты велел мне гнаться, – сказал Ронан. – И я здесь.
Он понял, что видит перед собой глубокий ручей. Над ним парил мостик. На мостике стоял мотоцикл. Совсем как в Гарварде.
Но теперь Ронан был в своем лесу, рядом со своей силовой линией. Его мысли не путались и не рассыпались. Здесь он царил. Линденмер сделал бы все, что велел Ронан.
– Больше никаких игр, – нетерпеливо сказал он.
Ронан поднял руку. Щелкнул пальцами. Мотоцикл исчез. Мостик исчез. Ручей исчез. Сон становился в точности таким, как ему хотелось.
Он старательно учился контролировать свои сны, но было несложно забыть о достигнутых успехах, когда Ронан находился в Вашингтоне, или еще дальше, в Кембридже, или умирал от ночной грязи. Было несложно забыть, как он любил Линденмер.
– Мне не нужен монолог, – предупредил Ронан.
Ронан спросил:
– Зачем ты спас меня?
Брайд ответил:
– А разве я должен что-то за это получить?
Его голос
звучал
по-другому.
Ронан завертелся, ища в лесу кого-то еще. Этот звук не был аморфным, идущим неизвестно откуда. Он имел вес и тембр. Он двигался сквозь пространство, чтобы достичь Ронана. Он принадлежал телу.
– Я не намерен показываться, – сказал Брайд, и его голос прозвучал отчетливей, то ли в реальности, то ли нет.
– Я мог бы заставить тебя, – заметил Ронан, зная, что это правда.
Когда он чувствовал себя так – когда спал на силовой линии и видел во сне свой лес – он мог сделать почти что угодно.
– Я верю тебе, – ответил Брайд.
Ронан повернулся как раз вовремя, чтобы заметить краешек тени, движение тумана. Секунду назад что-то там было.
– Но ты хочешь, чтобы мы видели друг друга или чтобы верили друг другу?
Ронан не знал, чего хочет.
Наверху каркнула Бензопила. Он знал, что это не вполне его Бензопила, а ее сонный двойник. Не важно. Ему нравилось слышать ее, и, когда Ронан спал вот так, то мог без опаски озвучить всё, чего ему не хотелось.
– А ты спас бы умирающего сновидца? – спросил Брайд. – Даже если бы не был с ним знаком?
– Да, – немедленно отозвался Ронан.
– Есть факторы, влияющие на это «да». У всего своя цена, сам знаешь. Эмоциональные затраты. Филантропия – хобби для эмоционально богатых.
Дождь стучал по листьям вокруг, по плечам Ронана. Он чувствовал его влажность, но одежда оставалась сухой: правила сна.