Иронии хватает демону ненадолго, он хмурится и тявкает.
Сиротка, прижавшись к Кисоньке, комкает боа.
Старуха повизгивает, демон дёргается. Происходящее ему явно не по вкусу.
Он подносит свой хвост прямо к моему носу и принимается щекотаться.
Я чихаю раз, другой, отнимаю руки от старухи, чтобы почесаться.
Демон радуется, но не тут-то было. Помощь неожиданно приходит от богини.
Она хорошенько затягивается сигаретой и выдыхает демону прямо в рыло.
Демон кашляет, давится слюной и гнусно рыгает в ответ.
– Что это за херня?! Откуда взялась эта херня? – лает демон и тут же возражает сам себе:
– Это не херня. Это история любви украинской беженки и бедного таджикского паренька.
– Какая-то сусальная пошлость! Чтобы жирные тётки обрыдались! Закатают в полиэтилен, запретят детям! – каркает демон и немедленно спрашивает у самого себя плаксивым голосом:
– Я потеряю покупателей? Лицемеры, упыри!
Гнусный пародист!
Я так сжимаю тело старухи, что демон хрипит.
– Хуй вам! – визжит он.
Сиротка подпрыгивает от восторга, Кисонька закрывает ей уши.
– Можно я выложу это в сториз? – спрашивает Цыпочка.
– Выкладывай, – разрешаю я, обрадовавшись, что она оценила мой подвиг.
Цыпочка селфится на фоне происходящего.
Собрав последние силы, демон надувается, разрастается, точно использованный гигиенический тампон, и орет:
– Кто я – таракан с писькой или гражданин Российской Федерации?!
Я переутомился.
Не может такое происходить на самом деле.
Рожа терзающей старуху твари что-то напоминает.
Рожа демона оказывается не гнусным рылом, а моим собственным, привлекательным, как мне кажется, лицом. Демон не просто выкрикивает моим голосом мои же слова, но и выглядит как я.
Я кошусь на Кисоньку, чтобы понять, только я это вижу или нет.
Ну надо же: видит и Кисонька, и все остальные тоже видят.
Над старухой, изворачиваясь и кривляясь, гонимый самим собой, кувыркается автор этих строк собственной персоной.
Мне становится страшно, не примут ли меня домашние за самозванца, не перепутают ли с коварным демоном, не выгонят ли из дома.
А не я ли это, в самом деле?
С чего я взял, что я – это я, а демон – это не я?
Может быть, я – это он, а он – это я. А может быть, нет никакого меня, а есть только он?
Не известно, к чему привели бы эти размышления, если бы я прекратил работать руками.
В некоторых делах автоматизм имеет значение.
Тот я, который извивался над воющей старухой, потускнел.
Сходство утратилось на глазах.
Ненадолго демон превратился в печника, затем съёжился до сиротки.
Отчаянно сопротивляясь, демон пёрнул.
Меня перекосило от омерзения, но рук от старухи я не отнял.
И тут демон не выдержал.
С шипением он отлепился от своей жертвы.
Просвистев в опасной близости от моего лица, опалив ресницы правого глаза, он взвился под потолок и заметался вокруг люстры.
Угодив в один из плафонов, он долго бился там с истошным жужжанием.
Вырвавшись, ринулся к распахнутому окну и вылетел вон, в сторону заката, оставив в москитной сетке дымящуюся дырку.
Сиротка плюнула вслед.
– Никак не могу привыкнуть к этой стране, – сказала Цыпочка.
глава 46
Очищенная бабуся сделалась меньше и прозрачнее.
Чистить организм следует осторожно, иначе вовсе исчезнешь.
Бабуся покрутила головой, повела плечами, шевельнулась.
Она смущённо поблагодарила меня, я сказал «пожалуйста» и пошёл мыть руки.
Цыпочка засобиралась и вызвалась подбросить гостей: сосед наконец-то разгрёб половину завалов на дороге – по краешку можно проехать.
Пока прощались на крыльце, сиротка резвилась с боа.
Собака восприняла это по-своему, выхватила игрушку и утащила под дом.
Все запричитали, особенно сиротка с родной бабусей. То нос воротили, а теперь переживают.
Вскоре собака вернулась.
Но боа не вынесла.
Мы с ней до конца команду «принеси» не выучили.
Уносить она умеет, а приносить нет.
Сиротка завопила так, что даже тупой бы сообразил – без боа она ни с места.
Поминая добрыми словами час, когда мне пришло в голову купить этот злополучный аксессуар, я встал на карачки.
И полез.
Земля была холодна, пол низок. Тесноту усугубляли гвозди, торчащие сверху из досок.
Поводив лучом, я обнаружил розовый комок. Боа выглядело будто улика на месте зловещего преступления.
Я выключил свет – ничего не видно.
Посмотрел на свою руку – нет руки.
Ничего нет – сплошная тёмная материя.
Очень практичная ткань: никакая грязь на ней не заметна и самой её тоже не видно.
Без света стало страшно. Со светом видишь всякие странные колыхания, жуткие тени, а без света ничего не видишь, и всё равно страшно.
Ничего нет, а страшно.
Потому что мерещится.
Микробы в голове рисуют образы. У них фантазия, а мне отдуваться.
Снова включив фонарь, я дополз до боа, собрался уже выбираться и тут кое-что заметил.
Знакомое, но забытое, не представляю как здесь оказавшееся.
Конская нога.
Передняя.
Белая.
Неужто она?
Подполз – она.
Копыто и сустав до колена.
Этих ног когда-то было четыре.
Принадлежали ноги белому коню.
Настоящему белому коню.
Дедушка привёз из Германии.
Он рассказывал, как они заходили в дома и брали что нравится.